Палкой вооружалась лишь в поход за покупками в магазин на другой конец деревни. А дома, в хозяйстве, прочно стояла на своих двоих. Нитку в иголку совала без очков, но вот на слух была неприлично тугая. Соседка прибежит, заполошенная:
- Баба Нюша, дай утятницу!
А та вздыхает скорбно:
- И не говори, милая, у самой муж пьяница!
Курицу лишала жизни сама недрогнувшей рукой. Той же рукой помогала растелиться корове. Жизнь сделала ее характер строгим и к себе, и к мужу, и к прочему населению в деревне. Плюрализм мнений у Нюши всегда при себе. Президент и бригадир на ферме для нее начальники одного ранга и одного поля ягодки. Всех прополощет своей лексикой и отправит по разным адресам. Она всегда права. Только она знает все! Впрочем, никто и не думал ввязываться с ней в дискуссию по той же причине тугоухости.
А вот в своем хозяйстве она была непререкаемым авторитетом. Даже свирепый азиат на цепи уходил за будку на всякий случай, когда баба Нюша выносила ему кастрюлю с тюрей. А потом уже, на цыпочках, осторожно подкрадывался к еде. Только петух сопротивлялся хозяйкиному авторитету, ерошил перья на загривке, пригибал голову, завидев балахонистую юбку. И подавал подружкам сигнал тревоги. Но если он начинал оппонировать в курятнике, когда Нюша заходила яйца собирать, то подобный мятеж всякий раз подавлялся на корню. С воплями и кудахтаньем в перьевом вихре вылетал революционер, а за ним и солидарные с ним наседки.
Свою жизнь баба Нюша помнит во всех нюансах. Родители ее хоть и были знатными людьми в селе (отец - счетовод, мать - продавец в сельмаге), но жили бедно, как все деревенские. Первая парадная обувь у Нюши появилась после окончания семилетки. Это белые полотняные тапочки, привезенные из города. Цвет требовал особого ухода. Находится Нюша в потемках по травяным деревенским улицам и все! Наутро обувка без всякой презентабельности. Тапочки хозяйка мыла, терла щеткой, а потом чистила зубным порошком и сушила на солнышке. Известное дело, женская натура! Руки в цыпках, но тапочки чтоб без пятнышка.
Еда была самая простая, деревенская:щи да каша с картошкой. Но когда подворачивалась оказия и в доме появлялся сахар, то положенные Нюше как ребенку два кусочка съедались не оптом. Первый смачивался в стакане, сладкая приторность высасывалась и запивалась чаем. Это был ритуал! А второй кусочек Нюша экономно прятала вообще подальше до лучших времен. Копила сахарный арсенал, чтобы потом насластиться вдоволь.
Когда время пришло, с парнями гуляла, песни пела под их гармошки, но не блудила и замуж вышла по-честному. В суровой супружеской жизни было все. И лишь один факт из новейшей семейной истории старалась не вспоминать.
Как-то после вечерней баньки прилегла остынуть в постели под простынею. А по улице в это время блудил одурманенный самогоном мужик в поисках своей личной койки. Он бы, конечно, лег и в свою, но сердцу не прикажешь, если вдруг видишь чью-то открытую калитку. С пьяной непосредственностью заходит мужик во двор. Потом в вечно незапертую дверь дома. Там нашарил постель и снял рубаху со штанами. Нюша накрылась с головой и притихла. А мужик, весь уверенный в себе, залез на кровать, тянет простынь. И, чуя сопротивление, начинает лапать ее руками. От неожиданности баба Нюша зашепелявила без зубного протеза на «вы»:
- Чичаш же шойдите ш меня!
И свершилось бы, если б не дед Илья, верный ее муж ближайшие пятьдесят лет. Скатил наглеца на пол и начал вразумлять палкой. Инструмент был из березы, суковатый, но крепкий, а фольклор самый необузданный. Приблудный местный Казанова не осознавал ни своего греха, ни меру наказания, одно ему было ясно: надо спасаться. На четвереньках, подвывая ритмично после каждого приклада палкой, выполз он на крыльцо и нырнул с него лицом на землю и на все то, что оставляют после себя куры, овцы и прочая дворовая живность. Илья комом вынес гардероб охальника, сложил тряпье на поверженного. И, тотчас потеряв к нему всякий интерес, закрыл за собой дверь...
Дед Илья, было время, свято верил вождям народа и проводил их политику среди сельского населения совершенно искренно. Конечно, не без того, чтобы не распить с мужиками бутылочку, а когда и вовсе вдрызг напиться. Конечно, и сетями речку перегораживал. Конечно, и анекдоты непотребные травил. А как иначе?! Связь с народом должна быть прочной! После всех политических реформ Илья оставался бессменным секретарем деревенской партячейки. Но время выхолостило из партии всех мужиков, молодежь туда калачом не заманишь, да и дед не стремился расширять сферу своего влияния. Ячейка была представлена одним старушечьим полком, тем, кому далеко за... Проводились и заседания - все как положено. Дед в назначенный срок расчесывал бороду, доставал мешок с лотошными бочонками и ждал. Члены партии являлись в свежих платочках и с мелочью в кошельках. Революционных дискуссий и пропаганды не было, про социализм, Ленина и Сталина не вспоминали вообще. Раскладывали карточки и резались в лото по пятачку. Дед Илья играл весело, с прибаутками, и, если партячейка выносила решение «по рюмочке браги на бруснике», то заводили традиционную песню про «наш паровоз», которому лететь и лететь в... теперь уже вовсе недосягаемый коммунизм.
Баба Нюша всю жизнь была к политике индифферентной, и к партийным сходкам в своем доме относилась с большим предубеждением. А когда начались азартные игры, злоупотребление спиртными напитками, песни и легкомысленные партийные «хи-хи», зажмет, бывало, деда в угол с сентенциями:
- Связался с вертихвостками, старый, одни девки на уме! Стыдись, кобелина! Тебе сколько лет-то?
Дед сопел в идейном ущемлении:
- А сколько? Сколько и тебе!
Так вот и жили баба Нюша и дед Илья, прикипевшие друг к другу и прощающие взаимно все червоточины характера.
Жили-поживали до самой смерти.