Был он росточка очень малого, про коих и доныне говорят: «метр с кепкой», зато с плотной конституцией и выдающимся животом, ибо питал понятную слабость вкусно покушать и сладко попить. Любил водочку под икорку с копченым окорочком, чего завсегда спрашивал себе в буфете Дворянского клуба после посещения бильярдной залы.
В Казань Андрей Николаевич приехал в октябре 1841 года преподавать рисование во 2-й Казанской гимназии. Сию протекцию устроил ему его знакомец по Петербургу попечитель Казанского учебного округа его превосходительство Михаил Николаевич Мусин-Пушкин. А когда помер в 1843 году «учитель изящных искусств» Лев Дмитриевич Крюков, преподававший рисование и живопись в Казанском Императорском университете, на сию образовавшуюся вакансию попечитель назначил Андрея Николаевича, отписав в университетский совет: «Определяю Раковича учителем рисования Казанскаго Университета с производством штатнаго по сей должности жалования с настоящаго числа...»
В 1844 году Андрей Николаевич взялся за составление «Художественного обозрения Казанской губернии» и сделал к нему девять рисунков. Работа сия явилась до того успешной, что о ней было доложено министру народного просвещения, и тот в свою очередь представил ее пред высочайшие очи. Очи сказали:
- Хм-м, - и повелели наградить составителя «Обозрения» бриллиантовым перстнем.
В 1845 году при посещении университета президентом Академии художеств герцогом Максимилианом Лейхтенбергским во время его визитации в Казань Ракович представил ему свою работу «Собор св. Петра и Павла в Казани», ныне пользующуюся большим спросом у краеведов и лиц, считающих себя оными. Герцог с удовольствием принял картину, наградив ее автора опять-таки бриллиантовым перстнем.
Пришел новый 1847 год, и в первых числах января Ракович представил свою новую работу «Внутренняя площадь Гостинаго Двора в Казани, известная под названием Толчка, с упраздненною церковью св. Николая Гостинаго». Пройдя через множество рук, комиссий и департаментов, картина попала в руки государя императора.
- Хм-м, - сказал государь и возжелал приобрести картину в собственность. Ребята с министерства Императорского двора взяли под козырек и написали Раковичу письмо: государь, дескать, желает иметь сию картину у себя и сколько ты, Ракович, хошь за нее иметь?
Андрей Николаевич как человек обращения приятственного и, можно сказать, деликатного, особливо с государями императорами, ответствовал, что торговаться за сию, хотя и лучшую и несказанно дорогую сердцу работу, ему-де с Николаем Палычем не совсем прилично, ибо он, Ракович, не какой-нибудь там интересант, а художник, на что и аттестат Академией художеств выданный имеется.
На сей ответ мастера перспективной живописи последовало новое письмо из министерства Императорского двора, много короче прежнего, содержание коего можно было объяснить единой фразой: «Ответствуй прямо, акварельная твоя душа, сколь ты хошь за свою мазню?»
На что в адрес дворового министерства незамедлительно пришел ответ, что, дескать, будет хорошо, ежели их императорское величество, храни его Боже, пришлет ему, живописцу Раковичу, не галантерейную вещицу типа перстня или брелока для часов, но живые деньги в их настоящем, то есть не ассигнированном, а серебряном исполнении. В размере же суммы он, Ракович, совершенно-де полагается на усмотрение государя императора, коий, как всем известно, умеет по достоинству ценить искусство и вообще, мол, является величайшим покровителем отечественных муз, взять хотя бы того же Пушкина, царство ему Небесное, Александра Сергеевича...
Таковая вот переписка продолжалась несколько месяцев, после чего государь, плюнув в сердцах на золотистые штофные обои в своем кабинете и пнув ботфортом обтянутое кожей канапе, «высочайше повелел заплатить за оную картину сто семьдесят два рубля серебром». Это было весьма нехудо, ежели учесть, что на оные деньги Андрей Николаевич мог приобрести и съесть более пяти центнеров копченых окороков первого сорта или выпить 43 ведра очищенной водки.
Что, впрочем, он и сделал.
Леонид ДЕВЯТЫХ.