Еще этот день был хорош тем, что я гуляла с родителями: они в кои-то веки оказались свободны. Мама, папа, я шагаем не спеша, смакуя каждую минутку, проведенную вместе. Прохожие кажутся милыми и приветливыми, и все вокруг по-воскресному радостно.
Центром нашего города считалось Кольцо с прилегающими к нему улицами, где располагались магазины с яркими вывесками и скудным ассортиментом. Все дети были тогда одеты почти одинаково - в платьишки одного и того же фасона или костюмчики немаркой расцветки. Однако при всем при том были одинаково равны и счастливы. Не было необходимости долго бродить по торговым залам известного магазина детских товаров. Приходили и покупали что есть: октябрята и пионеры были нетребовательны.
Окидывая взглядом витрины, быстрыми шагами мы прошли мимо отделов с верхней одеждой и обувью, отдела с канцтоварами. Но вот отдел игрушек спокойно миновать не смогли. Все внимание мое приковали стеллажи, на которых аккуратными рядами сидели плюшевые зайцы и медведи, стояли нарядные куклы с буклями на голове. Смотрели стеклянным взглядом куклы-школьницы, куклы-медсестры и даже куклы-космонавты. Все они были одного размера, с одинаковым выражением на лице, отличались только одежкой. С конвейера ежедневно сходило огромное количество однообразных пластмассовых кукол, которые должны были удовлетворить потребности неизбалованных советских детей. У каждой девочки была такая кукла, и не одна. Но меня они не заинтересовали. Мой взгляд упал на плюшевую, коричневую с желтым, обезьянку. Я взяла ее в руки и подняла вверх. Она, как бы улыбаясь мне, заболтала ножками. Озорные глазки смотрели дерзко. От обезьянки веяло чем-то нездешним, по-южному отчаянно-веселым. Cреди всей одинаковости и серости она стала будто глотком настоящей радости. Хотелось думать и мечтать о чем-то далеком и прекрасном.
- Купите, а? - неуверенным голосом попросила я.
Родители переглянулись, потом мамин взгляд остановился на ценнике - целых девять рублей.
- Это очень дорого. На эти деньги можно купить босоножки. Нет, определенно нет!
Папа молча подчинился, ведь мнение мамы было решающим: она работала бухгалтером и знала цену деньгам. Будучи сверхэкономной, не позволяла потакать капризам и брать верх слабости.
- Нет. Если бы это было что-то необходимое, а то мартышка какая-то... - недовольно проворчала мама.
Взяв у меня из рук плюшевую обезьянку, она аккуратно посадила ее обратно на полку и, уже взяв меня за руку, поспешно устремилась к выходу.
Обратно мы не шли - плелись по дорожке, такой праздничной в начале пути, а сейчас бесконечной и серой. Казалось, специально вымощенной для пешеходов, омраченных невеселыми думами. Шли мы вроде вместе, но порознь, каждый думал о своем, и лица у всех были сосредоточенные. Мама, наверное, думала об ужине, подсчитывая потраченные на продукты деньги. Папа... Я не знаю, о чем он мог думать, наверное, о буровых установках. Я же думала о своей маленькой несчастной жизни, лишенной радости, где деньги решали все и мешали мне быть по-настоящему счастливой. Что родителям до моих переживаний, они черствые и скучные люди, которые живут от зарплаты до зарплаты... Так рассуждала я, шагая с низко опущенной головой, не желая видеть окружающих. Так велико было мое горе.
Вдруг я наткнулась на преградившего мне путь отца. Взгляд его был красноречивее слов. Я никогда его таким не видела. Мне он всегда казался сухим человеком.
- Тебе очень нужна эта обезьянка?
- Ну… - стала что-то невнятное мямлить я.
Отец порылся в карманах брюк и достал оттуда десятирублевую купюру, янтарную в лучах света, протянул мне и сказал:
- Иди скорей, а то скоро закроется магазин!
Я не знала, что и делать, не успела что-то почувствовать. Подняла глаза на маму. Она вздохнула и улыбнулась:
- Ну, что стоишь? Беги же!
Дальнейшее можно сравнить с воспроизведением фильма в ускоренном темпе. Дорога была длинной, но силы мои как бы удвоились и стали неиссякаемыми. Запыхавшись, я с разбега атаковала дверь магазина, уже закрытую, хотя, судя по вывеске, до конца его работы еще оставалось время. Монолитная женщина со шваброй в руке грозно стояла у входа, открывая дверь только для выходящих. Она резко преградила мне путь и выкрикнула что-то устрашающее. Но мне во что бы то ни стало надо было проникнуть внутрь, потому что ждать до завтра казалось совершенно невозможно - это означало пережить целую вечность. Как собачонка, я уже почти проскользнула внизу, но сердитый окрик и крепкие руки меня остановили. Испуганная, уже готовая расплакаться, я стала ее умолять:
- Тетенька, обезьянка только... я быстро!
В раскрытой ладони лежал помятый червонец. Вид красной гербовой бумаги смягчил суровую работницу - как-никак прибыль.
- Только быстро, - заговорщицки процедила она и, быстро оглядевшись по сторонам, пропустила меня.
Обезьянка, солнечная и радостная, снова была у меня в руках. Теперь я гордо вышагивала по дороге, пытаясь заглянуть в глаза каждому прохожему и увидеть в них одобрение или даже зависть. Ведь у меня в руках не просто плюшевая игрушка - это частичка нездешней южной радости и надежды на то, что все в жизни будет хорошо и деньги все же не главное. И родители не черствые и скучные - они тоже когда-то были маленькими и мечтали о дальних странах. И у них была своя солнечная и радостная мечта.
...Эта обезьянка и теперь у меня. Она так же хитро улыбается, только плюш немного потерся за тридцать лет. Но игрушка не выброшена моими детьми и внуками. Она скромно сидит, прижавшись к стене, на столе в детской комнате среди других ярких кукол, зверей, современных конструкторов, трансформеров, разноцветных мячей и машинок.
Как бы мне хотелось узнать, о чем она сейчас думает, моя милая плюшевая обезьянка...
