ГОЛОС ЛЮБВИ
Шел 1972 год, спокойный и мирный. Страна ни с кем не воевала, и даже Карибский кризис закончился боевой ничьей. Разоблачили культ личности. В космос слетал Гагарин. Казалось, что человечество поумнело и над миром навсегда повис ароматный весенний ветерок, легкий и незатейливый. У людей появились деньги, они начали покупать машины и ездить в санатории.
В санатории они и встретились: две женщины, две татарки, одна - из Волгограда, другая - из далекой деревни в Татарии. Санаторий имел гордое название "Ленинские Горки" и этому названию полностью соответствовал - все было чинно, слегка помпезно, врачи вежливы и хорошо лечили. Да и зима выдалась на удивление мягкой.
Они бродили по аллеям санаторного парка - Роза, инженер крупного волгоградского завода и, кстати, жена его директора, которого она-то, между нами, директором и сделала, а с ней молодая большеглазая скромная девушка Гульнур, и скажи-ка, что ей уже 35 лет! Роза слегка по-доброму завидовала и ее несомненному счастью, и мягкой, упругой походке.
Роза неспешно рассказывала новой подруге о своей жизни - а что она, жизнь, суетой и была. И с мужем повезло: надежный муж, спокойный, работящий, вместе огонь и воду прошли. А все же чего-то в этой жизни не было, чего-то важного, без которого мужику вполне можно, а вот женщине - никак.
- Ты-то как, подружка? - спрашивала Роза, убирая под пальто концы теплого пухового платка. - Живете-то хорошо?
- Хорошо, апа, - глаза Гульнур засветились, вся она зарумянилась, округло повела плечом, - муж у меня хороший. Я и не думала...
А дальше, как бы решившись - что там, случайная встреча, может, и не увидимся в жизни больше, под хрупанье свежего мягкого снега под ногами рассказала свою простую историю.
* * *
В деревне люди добрее, проще, сердечнее. Но свое - всегда свое, а чужое - это чужое, и никогда своим не станет. Поэтому рано потерявшая родителей Гульнур была благодарна дяде с тетей, которые взяли ее в дом, хотя сами жили беднее некуда - все война отняла. И куском поделились, и место дали простуженной Гульнур у самой печки, чтобы выздоравливала. Да только что-то долго не отпускала болезнь, как будто в организме сломался какой-то механизм: все работает, а он - нет. Валенок, и тех не было, а разве хозяйство бросишь - и тут босиком, там босиком зима ли, лето ли...
Но самое главное - не к кому прибежать ночью, залезть под одеяло, прижаться и что-то свое, секретное, прошептать, а в ответ услышать:
- Э, доченька, ничего, в жизни и не такое бывает...
Матери не было и отца.
* * *
Но самое страшное, что Гульнур решили отдать замуж. И тут не поспоришь, хотя и жениха она едва знала. 16 лет - значит, пора. Сироте выйти замуж за самостоятельного человека - счастье. Кузнец Гусман неспешно проходил по деревне - огромный, сильный, похожий на медведя, его так и звали - Аю, но по-доброму, потому что был он мастер на все руки, ремонтировал механизмы от часов до трактора и читал много книг. И казался таким взрослым, таким взрослым - на 10 лет старше.
А еще Гусман был от рождения глухонемым. В кузнице это не мешало - железная работа требует сосредоточенности, а благодарность людей и глазами увидеть можно.
Знакомиться он пришел поздно вечером. Осторожно пригнувшись, вошел в дом, снял пушистый заячий треух - он и охотник был известный, а под ним на чисто выбритой голове оказалась маленькая расписная тюбетейка. Гульнур прыснула в ладошки, а Гусман не нахмурился, а неловко улыбнулся.
* * *
Когда мулла прочитал никах, Гульнур уже вся дрожала. Что дальше с ней будет делать большой, сильный, взрослый мужчина, она и знать не знала - об этом молодые замужние женщины слово скажут и краснеют, и друг на друга руками машут, а ей кто скажет?
В бане Гусман неторопливо раздел замершую Гульнур, сочувственно покачал круглой головой, глядя на худенькое, совсем еще не женское тело, и начал мыть. Он мыл ее осторожно и бережно, долго пробуя грубой рукой воду, чтобы не была горяча, осторожно проводил жесткой мочалкой по спине, ногам и рукам. Потом так же острожно вытер своей чистой рубашкой и унес в дом.
В постели он так же осторожно ее гладил, как будто привыкая, исследуя незнакомый, чудесный часовой механизм. И так долго-долго, много-много ночей, и - больше ничего.
* * *
Что у них никогда не будет детей, Гульнур поняла скоро. Непростая была та, детская, простуда, и видно, что-то важное сломалось в ее организме. Гусман переживал тяжко. Часами смотрел в окно, иногда до ночи ворочал железо в кузнице. А говорить он не умел, но в глазах была такая тоска, будто были дети и умерли.
* * *
Прошло двадцать лет. Гусман поседел, но под рубашкой по-прежнему катались стальные мускулы, а глаза смотрели остро и пытливо. В деревне он был самым уважаемым человеком - и дом полная чаша, и жена известная хозяйка-рукодельница, и гостей всегда много. А что не слышит и не говорит - так с хорошим человеком и помолчать приятно.
Только чаще и чаще Гусман сидел и подолгу смотрел в окно. А когда видел, как резвятся чужие дети - отворачивался, хотя любили они его без ума. Известно, кто к Гусману абый в кузницу ни придет, без подарка не вернется - тому крючков рыболовных накует, велосипед починит, этому сапожки подобьет звонкими подковками.
И однажды поздним осенним вечером, когда и без того в душе летят куда-то серые гуси, встала Гульнур перед Гусманом, обняла его стриженую голову и начала гладить - а было ей знакомо все тут: и морщинки за ушами, и шрам от конской подковы на лбу, и короткие жесткие брови.
Гладила и говорила:
- Ты и муж мне, ты и отец мой и мать, ты и дитя мое, ты и друг мне и любовник. И не надо мне больше никого на свете, не хочу мою любовь к тебе ни с кем делить...
Никто и никогда в деревне не видел, чтобы силач, книжник, охотник и просто золотые руки Гусман-Аю плакал, горько и беззвучно, потому что говорить он не умел. И слышать тоже. А вот голос любви в тот день услышал и понял и навсегда уже поверил ему.
Никто не видел, как Гусман плачет. Сильный он был человек, но и сильные тоже плачут иногда, когда рядом есть единственная родная душа, которая поймет, а поняв - согреет.
* * *
С тех пор Гусман повеселел. Если в деревне пропадал мальчишка или девчонка - все знали: ищи в кузнице Гусмана. А Аю, известно, плохому не научит - и книжку хорошую даст, и девочке подарит мягкую заячью шкурку на варежки, а мальчику сделает перочинный ножик, да такой, что и точить его не надо. А когда в обед несет ему Гульнур в кузницу через всю деревню бутылку с козьим молоком, женщины, что старые, что молодые, смотрят ей вслед с добром и завистью.
* * *
- Вот такой у меня муж, Роза, - закончила свой рассказ Гульнур.
- Я и думаю - справедлив Аллах, если лишил человека речи и слуха, но взамен дал большой ум, золотые руки и доброе сердце. Только мне-то за что такое счастье?
А когда она - хорошо одетая, стройная молодая женщина уходила по дороге, Роза долго-долго смотрела ей вслед и думала, что справедлив, несомненно справедлив. И кроме золотых рук, большого ума и доброго сердца одарил Гусмана любовью, голос которой слышен, даже если ты лишен слуха.
Эдуард ИСМАГИЛОВ.
