Хорошее забывается быстрее, чем плохое
Столько прошло времени после того, как закончилась Великая Отечественная война, но никогда не забудется и не вычеркнется из памяти народной то, что мы тогда пережили. С каждым годом все меньше остается жителей, которые перенесли это испытание. Хорошее всегда забывается быстрее, чем плохое и жалкое, - такое запоминается на всю оставшуюся жизнь.
Помню, как встречали 1944 год. Мать и сестра со своими подругами собрались в нашей избе. Для праздничного застолья на столе стоял и кипел самовар. Вместо чая - морковная заварка, сладостей нет. Скромный ужин: картошка в мундире в плошке, квашеная капуста в блюде, небольшие тонко нарезанные кусочки каравая, испеченного в русской печке наполовину из отрубей, наполовину из натертой картошки с какой-то добавкой, соленая килька, две бутылки портвейна. Вот и весь новогодний ужин.
Сели за стол. Поздравились, выпили - помянули своих отцов и братьев, родных и близких, погибших в продолжающейся войне. Мать не пригубила даже и грамма. Потеряв за один год трех сыновей, она едва перемогла это непоправимое горе. Александр погиб под Смоленском, Алексей - под Сталинградом, Павел вместе с кораблем упокоился на морском дне.
Поговорили, потужили и поплакали. Вспомнили, как провожали мужиков на фронт. Более двухсот молодых и здоровых покинули родное село. Остались лишь непригодные для службы в армии старые, хромые и глухие. Остались женщины, подростки - ребята, девчата - да малые дети.
Всегда хотелось есть
Холодная осень 1941 года не позволила вовремя убрать картошку. Наступила суровая зима, а за ней - голодная весна 1942 года. Сошел снег, и на оголившихся полях все, кто только мог, выкапывали оставшийся с осени картофель - второй хлеб. Утоляя голод, собирали все, что только можно есть: сережки с лесного орешника, лебеду. А там и другой подножный корм подоспел. После схода воды на заливных лугах левобережья Волги рвали полезные и съедобные травы: крапиву, щавель, дикий лук, борщевник, козловник…
Хороших лошадей отобрали для фронтовых нужд - для перевозки орудий, тяжелых грузов и в кавалерию. Тракторной техники не хватало. По санному пути вдоль Волги ездили на быках в Красновидово за зерном для сева. Женщины пешком отправлялись на станцию Вязовые, чтобы привезти зерно на санках. Полуголодные, полураздетые, в лаптях. На трудодни за каждый отработанный день выдавали всего по стакану ржаной муки.
Всегда хотелось есть. Во время войны в городах продукты питания продавали по карточкам. Просто так купить хлеб было невозможно. В сельских магазинах тоже была система паевой книжки - на каждого взрослого человека, проживающего в селе или деревне, можно было приобрести определенное количество товаров из тех, что поступали в кооператив из Нижнеуслонского сельпо по распределению Райпотребсоюза.
Мыла не было, разве что только у барыг на базаре можно было купить его. Да где взять денег? Ни керосина, ни соли, ни спичек. Иногда все же доставляли в сельпо эти необходимые вещи, но с перебоями. Приходилось, завидев, как у кого-нибудь задымилась печная труба, не теряя времени бежать просить уголька горящего из печи для розжига своей печурки.
В лес по дрова ходить было запрещено, валежник и то не разрешалось брать. Выручала матушка Волга. Зимой, кто на чем, привозили с левобережья кое-какие дрова. Весной ловили плывущие бревна, принесенные водой с притоков Волги. Тут уж не зевай! Если повезет, можно было заготовить и для себя, и на продажу. Так и обходились, продолжая жить в трудных условиях военного лихолетья. Как говорили в народе: «Хоть в голоде, но все же в тепле».
Дед Сидоров, бабай Шафей и «шахтерки»
В это трудное время мы, школьники, не знали детства, занимаясь посильным трудом наравне со взрослыми. Работы хватало всем. Пятнадцатилетние ребята на лошадях, а девчата того же возраста на быках перевозили корма с полей и лугов на ферму. Гребеневский спиртзавод выпускал 96-градусный спирт для госпиталей и других нужд. Фронтовики называли его «наркомовский паек», и был он незаменим, особенно в зимнее время. Отходы производства - барда - заменяли хотя бы частично зернофураж, которого недоставало. Барду использовали и люди, умудряясь приготовить из нее хоть что-то съестное.
Работали почти босиком, обувь, которая была, донашивали донельзя. Хорошо еще, что у нас в Ташевке жил чеботарь - восьмидесятипятилетний дед Сидоров, который как мог подновлял, починял и подшивал нашу старую обутку. Но чаще ребятня и девчонки бегали босиком - и в жару, и в грязь, не боясь сырости и холода. Женщины и старики ходили только в лаптях. Из поселка имени Вахитова постоянно приносил их бабай Шафей. Потом появились тяжелые галоши для взрослых и детей - «шахтерки», как их тогда называли.
Уединившись в тепле на русской печи, поглаживая божье создание - кошку, я наблюдал за сидящими у стола и прислушивался к разговорам. К этому году похоронок с фронта уже не поступало, да и писем приходило мало. Почти все, кто ушел на фронт с начала войны, полегли, защищая Отечество.
...Под негромкие грустные песни я заснул, а наутро были каникулы! Волга покрылась льдом, вся ребятня собиралась на это раздолье, катаясь на коньках. Бегали на лыжах, приходили уставшими. Заберешься, бывало, на русскую печку подремать, пригреешься - и до утра. Были мы полуголодные, но довольны и веселы и всегда в полном здравии, хотя у всех было горе. Неизгладимая боль за погибших отцов и братьев останется у нас на всю оставшуюся жизнь.
