- Уперлась в свою землю и хоть бы что! - противно кричала внучка Катя. - Девять миллионов за участок предлагают!
Галина Демидовна сидела за кухонным столом, вцепившись в крашеный край. Ее пальцы, покрытые сеточкой морщин, побелели от напряжения. Она смотрела в окно на ветку старой яблони.
- Всю жизнь только для себя и прожила, - шипела невестка Ирина. - Ничего для сына не сделала. Хоть бы для единственной внучки постаралась перед смертью.
Слово «смерть» прозвучало так сладко, почти с вожделением, что Галина Демидовна вздрогнула. Больше всего ранило, что Катя, ее девочка, которую она когда-то носила на руках все лето, с которой собирала ромашки и пекла те самые кружевные блины по рецепту своей прабабки, сейчас смотрела на нее с холодным, чужим презрением как на досадную помеху на пути к благополучию.
Когда они наконец ушли, хлопнув калиткой, Галина Демидовна медленно подошла к старой этажерке - той самой, что ее отец смастерил еще в пятидесятые. Бережно взяла в руки пожелтевший снимок мужа в деревянной рамке: вот Андрей стоит у этой самой калитки, улыбается своей немного смущенной улыбкой. «Что же мне делать, Андрюша? - мысленно спросила она, проводя пальцем по прохладному стеклу. - Ты бы их враз усмирил... Одним взглядом. А я не могу. Сил нет. Одни нервы».
Галина Демидовна перевела взгляд на другое фото: ее мама и свекровь тетя Тоня сидят на этой же кухне за столом, заваленным яблоками для варенья, и заливаются смехом. Ловкий солнечный зайчик поймал момент их безудержной, чистой радости. «Мама, тетя Тоня... - обратилась она к ним. - Вы бы нашли слова. Вы всегда находили, даже когда спорили, кто лучше солит огурцы. А я... я только плакать могу. И молчать».
А вот Паша лет семи с дедом в саду. Дед придерживает его руку с секатором, учит прививать яблоню. Мальчик сияет, пытаясь сосредоточиться на дедовых словах.
Наутро, когда Галина Демидовна, не спавшая полночи, пыталась затопить печь, постучала баба Шура, соседка. Принесла баночку калинового варенья - «от давления».
- Снова твои донимают? Про дом? - сразу, без предисловий спросила она, усаживаясь на лавку у порога и снимая цветастый платок.
Галина Демидовна, не в силах вымолвить слово, лишь кивнула, сжимая в руке теплую кружку с недопитым чаем.
- Да я их, стервятников, насквозь вижу, - фыркнула баба Шура, протирая краем кофты снятые очки. - Знаешь, кто твой дом-то хочет купить? Этот, новый, что коттеджи строит на выселках, Крымов. Так он твоему Пашке, слышь, крупный должок припоминает. Тот ему какие-то запчасти поставлял, да дело не выгорело. Теперь долг висит.
Для Галины Демидовны это стало откровением. Значит, не просто алчность. Значит, страх, отчаяние. Получается, ее сын в такой яме, что готов продать память, топором разрубить свои же корни. И молчит, гордый, как и его отец, неся этот груз в одиночку.
А Паша в это время, сидя в машине у своего подъезда, вспоминал родной дом. Но не запах свежего сена и не бабушкины блины приходили на ум. Он вспомнил, как в четырнадцать лет ему объявили об участии в городской олимпиаде по физике, первой в его жизни. Он просил отца отвезти его с утра, но тот, как всегда, был занят - то ли баню конопатил, то ли с виноградом возился. «Обойдешься, сынок, автобусом, - отмахнулся он. - Дело не ждет».
Паша опоздал на полчаса. Его не пустили. Пришел домой униженный, злой, с ощущением, что весь мир над ним посмеялся. А мать встретила его с большим тазом только что собранных огурцов: «Ничего, в огороде поможешь, пользы больше будет». Его «городские», непонятные им амбиции всегда были мельче и незначительнее, чем этот вечный, требовавший бесконечной жертвы клочок земли.
После смерти мужа Галина Демидовна почувствовала, что давление из-за дома стало невыносимым. Ирина кричала в телефон, Катя бросала в семейный чат колкие, отточенные, как скальпель, фразы, а Паша… Паша отмалчивался. Галина Демидовна, измученная, вымотанная до последней степени, уже почти готова была сдаться. Решила: завтра позвонит, согласится, отдаст им все. Лишь бы оставили в покое.
Но утром на пороге появился Паша. Глаза красные, будто не спал всю ночь, а может, плакал.
- Приснились мне… - хрипло сказал он, не в силах поднять на мать глаза. - Отец и бабушки обе... Стояли тут, в саду. Так ругали... Стыдили. Грозились тебя забрать к себе, если я...
Они молча пили чай на кухне. Галина Демидовна нажарила на старой чугунной сковороде те самые тонкие кружевные блины, которые так любил сын.
- Не вздумай ничего продавать, - тихо, но с какой-то новой, несвойственной ему твердостью сказал Паша, сворачивая горячий блин. - С Ириной и Катей я поговорил. Они больше не будут тебя донимать.
Галина Демидовна смотрела на сына и видела в его опущенных глазах не злость, а стыд.
- Скажи, сколько вам нужно? - выдохнула она, готовая на любую жертву, лишь бы прекратить эту пытку.
- Нисколько, мам, - сын резко отодвинул тарелку.
- Пойдем в сад.
Галина Демидовна, сама того не понимая, направилась к старой яблоне, которую Паша прививал вместе с дедом. Дерево было живым, крепким.
- Знаешь, почему я не могу его продать? - тихо заговорила Галина Демидовна, гладя шершавую, знакомую до последней трещинки кору. - Потому что здесь, в этой земле, вся наша жизнь.
Она вспомнила, как после смерти мужа долго не могла прийти в себя, попала в больницу - однажды стало плохо с сердцем. А вскоре после выписки начались эти разговоры о продаже дома. Вот не станет ее, и все, что ей дорого здесь, выкинут на помойку, дом продадут. Тогда Галина Демидовна и сложила в жестяную коробку из-под монпансье ценные вещи - обручальное кольцо матери, потускневшую медаль деда-фронтовика, ту самую фотографию, где они с мужем молодые, счастливые, с Пашей на руках. Выкопала под яблоней ямку, опустила завернутую в пакет коробку в пахучую землю и закопала, аккуратно утрамбовав потом темные комья.
Галина Демидовна взяла лопату, стоявшую у сарая, подошла к яблоне и стала копать. Паша молча взял инструмент из рук матери и продолжил. Вскоре у него в руках была жестяная коробочка.
- Сохрани память о нас, - попросила Галина Демидовна.
- Ты, главное, будь здорова, мам. Хорошо?
Она кивнула.
- Пускай Катя приезжает. Хотя бы на выходные.
- Думаешь, она тоже полюбит этот дом?
- Не знаю. Но, может, поймет, почему его люблю я.
Валерия Гусева
