Кузьмича разбудил телефонный звонок. Он нехотя встал, посмотрел на часы и только потом снял трубку. Звонил райвоенком. Поздравил с праздником, поинтересовался здоровьем - а какое в восемьдесят три здоровье? Обещал прислать своего капитана с подарками. Кузьмич повесил трубку и сделал вывод, что военком хоть и новый, но вроде ничего мужик. Почти тут же позвонили в дверь, и на пороге появился капитан в помятом кителе. Поздоровался, сослался на командно-штабные учения: мол, не спал всю ночь и потому без белой рубашки, хотя и праздник. Кузьмич засуетился, бестолково зашарил по холодильнику - служивого, да еще в такой день, следовало угостить «стограммовичем».
- Спасибо, Павел Кузьмич, служба. Рад бы... Мне еще ветеранов поздравлять, к концу дня на ногах стоять не буду, - пошутил капитан и решительно отказался, пятясь назад.
Кузьмич побрился, хмыкнув, побрызгался одеколоном внука. Надел с вечера выглаженный флотский китель, провел замшевой тряпочкой по наградам. Много их было, наград. По привычке, как всегда делал 9 Мая, пошел было за почтой, но на полдороги остановился, вернулся. Лешка Новиков из Волгограда умер в марте - а кто ему еще напишет?
Кузьмич прошел на кухню. Жена с детьми и внуками с вечера уехала на дачу. Поворчала при этом: опять, старый, напьешься и будешь правительство ругать. Сказала, впрочем, вполголоса, потому что для Кузьмича праздник был - дело святое, а в гневе он становился похож на себя прежнего, то есть старшину взвода разведки морской пехоты.
В пакете оказались красивая открытка, подписанная большими людьми, бутылка водки, кисет с махоркой (похож, похож!), консервы, колбаса и конфеты. Конфеты старик решительно положил в шкаф - старухе. Пощупал колбасу, посмотрел на этикетку - хорошая.
Вспомнилось, как гуляли они на 40-летие Победы. Почти весь разведвзвод, сговорившись по телефону, приехал в Москву, поселился в гостинице «Золотая нива». Собрались в номере, конечно же, у Лешки. А тот, волгоградский, удивил - привез и рыбы, и помидоров парниковых, и даже клубники - тогда еще работал в совхозе. Всю красоту венчал вяленый осетр, на вид важный и таинственный. И, хлопая друг друга по плечам, что-то вспоминая, удивлялись - так давно это было, а мы еще молодые, какие-то шестьдесят с хвостиком, да мы еще все можем, все умеем, мы и горничную еще ущипнем. Хотя уже тогда все были на пенсии, кроме бывшего радиста Ходжаева. Над ним и посмеивались - молодым на фронт пошел, самым молодым был во взводе, и тут ему везет - живет себе в теплом-претеплом Чусте, работает в школе учителем физкультуры. Как он еще до войны в Узбекистане получил разряд по плаванию - уму было непостижимо: где плавать-то, там же пустыня?
Собрал всех, конечно, Лешка Новиков, бывший командир взвода. От него-то и узнавал потом Кузьмич новости, почти всегда печальные. Как попал под поезд Ходжаев - какие там, в пустыне, поезда? Как умер от инфаркта Зудилин, двухметровый богатырь из Мурманска, который, казалось, век проживет. Как уехал в США к сыну на ПМЖ Саволайнен, лучший когда-то снайпер во всей бригаде морской пехоты, и куда писать ему - неизвестно. А вот теперь и Лешка... Известие это Кузьмич получил окольными путями. Подняв все Лешкины письма и открытки за последние 60 лет, понял, что из всего взвода он остался один. А что удивляться, если тебе восемьдесят три и правнуков уже трое?
Кузьмич выпил водки, съел кусок колбасы, выпил еще. По телевизору шел фильм, про войну конечно. Смотреть его не хотелось. Накинул плащ (все-таки не лето, холодно было), вышел на улицу. Молодежь у подъезда - пиво, сигаретки покурить - расступилась, сзади кто-то даже сказал «С праздником, дед...»
Кузьмич резко обернулся, сдвинул брови - старуха говорила, как у Брежнева, смелая что-то стала - и внушительно ответил:
- Я тебе какой дед? Вот внук нашелся!
- Так я же по-хорошему...
- А по-хорошему, так с утра пиво кто пьет? Да на людях!
За спиной воцарилось молчание, как подсказывало чутье старого разведчика - досадливое, но, в принципе, уважительное.
Город был умыт и залит солнцем до самых дальних, обычно сырых, закоулков. Кузьмич не торопясь зашел в булочную и купил буханку вкусно пахнувшего черного хлеба. Накануне он специально попросил старуху не покупать хлеб - должен же у старого человека быть уважительный повод выйти на улицу! День оказался удивительно длинным - солнце ну никак не хотело кончаться, нарядные люди ходили по улицам, а по телевизору крутили сплошные поздравления. На дачу ехать решительно не хотелось, в остальном делать было нечего.
Вот если бы письмо от Лешки! Под девяносто ему было бы, а вот ведь привязалось - Лешка и Лешка! Только одна общая фронтовая фотография около какой-то литовской деревушки. И долгие годы писем. Теперь и их не будет. Обычно Лешка писал обо всем, письма были длинные, страниц на десять, и больше походили на бандероли. Иногда посылки - Лешка, небогатый совхозный сторож, всем фронтовым друзьям посылал то сушеные дыни, то копченого сазана с припиской - у нас, мол, на юге, всего много. Он ведь был одинок почти всю жизнь - Кузьмич только сейчас понял это. Лешкина жена умерла от воспаления легких в эвакуации, второй раз он не женился. Единственная дочь с мужем-офицером всю жизнь моталась по гарнизонам, пока не осела навсегда - эка нелегкая занесла - аж в Улан-Удэ, куда на поезде - неделя. А он, старик, все представлял себя лихим старлеем-морпехом: вокруг друзья, а море - оно же по колено! Весь взвод так и остался его семьей, постепенно уходящей за горизонт.
Кузьмич помнил эти письма. Лешка то ругался, когда Сталинград переименовали в Волгоград - что это такое? Разве Казань не на Волге? А Горький - он так и называл его, по-старому. Или Самара? То торжествовал, что пригласили выступить в школе, планировал час, а все растянулось на целых три, директор же школы угостил чаем и тоже долго не отпускал. И главное, писал, надо держаться, потому что, пока живы старые солдаты, Родина в безопасности - серьезно ведь писал.
Наступил поздний вечер. Кузьмич и не заметил, как допил водку. В голове слегка шумело. На улице пахло пирогами. Сзади раздался голос:
- Так, гражданин, куда это мы собрались такие?..
Кузьмич обернулся. Серая форма с красными лампасами - милицейский патруль.
- Да вот, погулять...
- А-а, - кивнул милиционер. - Это правильно. Ваш же день! Только осторожно. Может, домой довезти? Мы вон, на колесах, - он махнул рукой в сторону тихо урчавшей «девятки» с «галстуком».
- Да я только вышел. Душно.
- Ну ладно. С праздником, отец!
«Отец! - обиделся Кузьмич. - Хоть бы сказал «мужчина». Или я уже только «отец» или только «дед»?»
Лестница, еще лестница - Кузьмич жил на втором этаже. Пустой почтовый ящик... - или не пустой он, что это белеет на дне? Эх, ключи забыл - ну и черт с ними, сила в руках еще есть, а дверки из жести - его же ящик! Конверт в руках - от Лешки! Адрес тот же, да почерк не тот...
Так, стоя под лампой в подъезде, Кузьмич его и прочел. О том, что Лешка знал - недолго ему осталось, и письмо написал заранее. А послали его школьники из соседней школы, как и просил Алексей Степанович, хранитель их школьного музея, капитан в отставке и кавалер... кавалер...
Хотя все слова уже были сказаны в одном из Лешкиных писем. Пока живы старые солдаты - Родина в безопасности. Уж так судьба повернулась, что старых солдат в нашей стране всегда хватает - старых солдат разных войн.
Кузьмич повернул голову и сквозь вздрогнувшее мутноватое стекло лестничного пролета увидел диковинный разноцветный букет первого залпа. Салют! И он, Кузьмич, досмотрит салют до конца, потому что сегодня - их день. В небо - за учителя и радиста Ходжаева, за снайпера и эмигранта Саволайнена, за здоровяка-такелажника с добрым, но слабым сердцем Зудилина. И за навсегда командира взвода морской пехоты Лешку Новикова. И за него, Кузьмича, тоже. Потому что старым солдатам нужно держаться!
Владимир ДЪЯКОНОВ.
