Если вдруг неожиданно подойдет пустой автобус и повезет сесть, то максимум через три остановки рядом окажется старуха, которая будет кряхтеть и переминаться с ноги на ногу, или какой-нибудь суровый старик со свирепым взглядом, совершенно точно знающий, какая плохая нынче пошла молодежь. И тогда придется уступать место. А если в субботу раз в сто лет удосужишься вовремя заплатить за коммуналку, то перед тобой сама собой образуется стоглавая стариковская очередь. Плюс вопросы, что эти пенсионеры делали всю неделю, когда почта тоже, между прочим, работала.
Отец говорил, мол, представь, что это твоя неловкая, старая, родная мать. Добро идет по кругу, и ей тоже кто-то место уступит. Отец был, конечно, прав, но теория вероятности в случае с автобусом и почтой была как-то особенно пристрастна.
Ответы пришли, когда Петров сам вышел на пенсию. Ровно в шестьдесят, хотя мог бы раньше, заработал-таки «вредность» на «Оргсинтезе». Он понял, что у пенсионеров дел еще больше. Во-первых, внуки и внучки. Даже если каждому уделить по одному дню, то и тогда выйдет как раз целая рабочая неделя. Во-вторых, на лавочке со своими сверстниками потрендеть тоже надо, а как же, тут в Грузии такое происходит. А Ирак? А потом, даже если в холодильнике навеки поселился необходимый для пищеварения кефир, для личного тоже нужно время. Дети выросли - давно ли два лопоухих зайца бегали по двору, а уже у обоих дети: у сына трое, у дочери двое. А вот хозяйка не дожила. Даже до его пенсии не дожила, до единственной, но заслуженной трудовой медали. А он держал ее в руках, слушал речи и поздравления, думая про себя: «Кому ее покажу-то?»
Больше Петров официально не работал. Благо, был плотником и каменщиком, с апреля по ноябрь шабашил по дачам, так что и себе хватало, и внукам подбрасывал - даром что из себя был не особо видный. Без той стариковской значительности, как у Марлона Брандо или этого, на носорога похожего, Лино Вентуры. Когда не работал, любил посидеть на лавке у дома. Старый друг Гумар, славный сын татарского и азербайджанского народов, угощал дорогим табаком, который присылал сын из Москвы. Обсуждали все. Однажды даже Розенбаума. Бывший военный и вообще фронтовик Гумар возмущался:
- Слушай, как так, а? «Предохранитель вниз до упора - и очередью от живота...» Он автомата не видел, что ли? Вниз до упора - одиночная стрельба!
- Ну что ты хочешь, - заступился Петров, - человек на флоте служил. Может, автомата и не видел.
- А винтовку он видел? - горячился подполковник в отставке. - Что это такое «на три счета передернут затвор...» На четыре счета затвор передергивается!
- Ну, может, стрелял из пушки... калибра 305 миллиметров.
- Вот молодежь пошла... ничего не знают.
Гумар обреченно махал рукой и глубоко затягивался. В армии он был разведчиком и любил точность. Такие споры частенько заканчивались у него на кухне за бутылкой, а на следующий день оба страдали желудком. Но в тот день кроме привычных, как мебель, местных старушек на лавочку подсела новая соседка. Ничего особенного. Гладко причесанные волосы, аккуратный неновый плащ, плавные движения. Посидела недолго, послушала, посмотрела с интересом. А что смотреть-то? На расшелушенные ветром стариковские волосы?
Разведчик Гумар уже все знал.
- Сорок четыре года. Без мужа. Учительница. Дочь живет в Ленинграде.
Гумар воевал под Ленинградом, и другого названия города для него не существовало. Учителей он, как и все восточные люди, уважал. Жена и сын Гумара были учителями. На правах старшего, давно разменявшего седьмой десяток, Гумар пилил Петрова:
- Боишься подойти, а? Ты мужчина? Мужчина! Города берут штурмом!
- А ты знаешь, что есть такое понятие - «средний возраст дожития»?
- Какого дожития? Это в смысле сколько еще протянешь на пенсии?
Гумар зрил в корень. А Петрову это понятие отравляло жизнь. Тем более, если тебе уже шестьдесят два, а живет мужчина у нас в стране в среднем пятьдесят девять лет. И поэтому знакомиться с учительницей, пусть она одна и даже дочь в Санкт-Петербурге, Петров не имел никакого права.
Гумар смотрел неодобрительно, даже с каким-то сожалением, и в его взгляде явно читалось два взаимоисключающих понятия «эх, молодежь...» и «старый дурак!»
Гумар дожал Петрова через три дня. Молодой пенсионер тайком сходил в дорогую парикмахерскую, где час страданий воплотился в относительный порядок прически. Долго гладил костюм и чистил ботинки. Робко брызнул одеколоном «О`жен», оставшимся от сына, понравилось - садовыми огурцами пахло - и добавил еще. Из зеркала смотрел еще шустрый, хотя и слегка престарелый парень.
Учительница сидела на лавке со старушками, перед ними мелким бесом рассыпался Гумар, рассказывая, как забирал внука со школьной дискотеки. Танцы тинейджеров он изображал лично, при этом его лицо приобретало отрешенно-тупое выражение, а ноги и руки двигались, как у зайца с батарейкой «Энерджайзер». Увидев Петрова, бабки дружно замолчали и по одной потянулись якобы по делам. Последним с коварной улыбкой ушел Гумар и уже из подъезда делал какие-то знаки.
Петров краснел, кашлял, пару раз с тоской порывался уйти, но из окна гумаровой кухни ему грозил коричневый кулак старого товарища.
А потом они разговорились о детях, о внуках, о трудности жизни вообще, и одинокой жизни в принципе. Запах «О`жен» учительнице понравился - благо, ощущался во всем подъезде, а до этого там пахло известно чем.
Петров пришел домой затемно. Достал старую фотографию хозяйки, вздохнул, вытер носовым платком и спрятал обратно в альбом.
Встречи на скамейке стали ежедневными. Пару раз Петров заходил к учительнице домой - однажды починить кран, другой раз просто так. Раза три учительница заходила к нему и уже во второй визит ловко зашила надорванный рукав рабочей куртки.
При встречах Гумар толкал Петрова в бок и говорил:
- А ты - «возраст дожития, возраст дожития...»
Через год Петров и учительница стали просто жить вместе, справедливо рассудив, что уж в их возрасте штамп в паспорте - точно формальность. Гумар негодовал, утверждая, что скупердяй Петров просто зажал свадьбу. Пришлось устроить свадьбу и - раз так - то и расписаться. Дети, вздохнув, одобрили, так как жить надо. Хозяйка смотрела со старого портрета ревниво, но одобрительно, потому что Петрова любила.
На свадьбе, которую отпраздновали на даче, Гумар был душой компании. Он то удивительно хорошим голосом заводил азербайджанскую песню, то желал много-много детей на радость уже существующим внукам, то требовал танцев. Бабушки, как матерые лебедицы, отмахивались платками и отчебучивали то ли кадриль, то ли твист. А Гумар почему-то так и не допил единственную рюмку коньяка.
Скоро он умер.
На лавке без Гумара было одиноко. Да и некогда было Петрову сидеть - все в делах: и квартиру бы пошире, все-таки семейный теперь человек, да и телевизор «Рекорд» - самому в самый раз, а раз жена молодая, то нужна как минимум корейская штучка. А тетрадки проверить помочь? Да и вопрос о возможных своих детях уже не казался Петрову таким уж нереальным.
И только встречая порой в газетах колючее словосочетание «средний возраст дожития», Петров призадумывался и никак не мог для себя решить - живет он или все-таки доживает. А в том, что Гумар именно жил, у него не было ни малейших сомнений.
Владимир ДЪЯКОНОВ
