- Я вырос в маленьком рабочем городке, занимался в драматической студии, и единственной возможностью изменить жизнь было поступление в Горьковское театральное училище. Но мне долгое время стыдно было признаться, что я студент театрального училища. И только где-то к диплому начал ощущать себя студентом. То же самое и в театре: я долго не мог назвать себя актером.
- А когда вы ощутили себя актером?- Как ни странно, в армии. Я играл в самодеятельности, но дело даже не в этом. В клубе нашей воинской части показывали фильмы, на которых все солдаты спали. Смотрели только комедии. То есть все шли в кино, чтобы разрядиться, а я, наоборот, - зарядиться. Смотрел и набирался драматического опыта. В армии же я всего Льва Толстого прочитал. Для меня это было отступлением в духовный мир.
- То, что вы ждали от актерской профессии, сегодня сбылось?- Мне кажется, каждый из актеров это по-разному ощущает, что ему это дает. Кому-то необходима слава, для кого-то театр - это некая ракушка, в которую можно спрятаться от мира. Мне кажется, что меня грела какая-то душевная самореализация. Каждая новая роль – это новая ступень в развитии духовной личности. Это для меня было очень важно. С одной стороны, мы познаем жизнь через быт, через перипетии нашей личной жизни, а с другой - есть огромное наследие классической и современной драматургии. В этом смысле актер - счастливый человек, ему предоставляется возможность прожить жизнь героев и сопоставить с собой.
- Если кому-то Господь не дал таланта, а сплошные амбиции?- Тогда, может, надо быстрее уходить в другую профессию. Когда не стало СССР, театры перестали быть флагманами идеологии. Жизнь стала беднее, многие актеры ушли из театра. Сейчас профессия вроде бы опять становится престижной. Как правило, это связано со славой и деньгами. Духовным компонентом интересуется мизерная часть общества.
- Какой театр вам ближе: классический или новый с элементами модерна?- У Джорджо Стреллера есть такая книжка - «Театр для людей», у Питера Брука есть такое понятие – живой театр. Есть живой театр, где есть ощущение сопричастности, что здесь и сейчас. Неживой театр не рождает волнения во мне. Он будто проходит мимо. Он может быть и красивым, но я выхожу пустой. А живой театр что-то со мной делает. Поэтому неважно, модерн это или классический театр. В советское время был популярен политический театр. В пьесах прятали намеки против режима, которые читались умными зрителями, понимались с полуслова. И это было все серьезно. Сегодня политический театр - это фарс. Поскольку и политическая жизнь выливается в некий фарс. У нас в театре в годы перестройки шел «Дракон» Евгения Шварца. Я впервые видел в кассах огромные очереди!
- В Казань вы попали по распределению. Как складывалась актерская судьба?- Главным режиссером тогда был Леонид Исаакович Верзуб. У нас с ним сложились хорошие отношения, были интересные работы. Кроме того, приглашались режиссеры из Москвы, Ленинграда. Моя первая большая роль была связана с Еленой Долгиной, режиссером ЦДТ, которая дала мне роль Шафирова в пьесе Хмелика «Гуманоид в небе мчится». Получился хороший спектакль, мы играли его много сезонов. Как-то 1 января сыграли этот двухактный спектакль четыре раза подряд. И потом упали замертво в гримерке. А я еще перед тем всю ночь работал Дедом Морозом... У Верзуба прошел хорошую актерскую школу. Ныне он в Австралии, работает в театральной школе. Он давал актеру возможность самому найти дорогу, которую потом лишь корректировал. Такая мягкая режиссура.
- За время работы в театре было желание бросить профессию?- Было. Когда я вернулся из армии, мне дали большую роль. Я ее не понял, не почувствовал. Не понимал режиссера, который требовал готовое решение роли. И когда я был снят с роли, то решил, что надо уходить в другую профессию. Я тогда подрабатывал театральным художником. Но пришел другой режиссер, мне дали другую роль, и я вдруг потерял страх, некий психологический зажим. И был совершенно свободен!
- Вы много чем занимались, помимо основной профессии...- Когда в 95-м сгорел наш ТЮЗ, мы довольно дружной толпой ринулись все учиться, и мне довелось поучиться режиссуре у Леонида Хейфеца. А когда отстроили театр и появился главный режиссер, все пришлось оставить. Я много работал со студенческой самодеятельностью. Сначала меня пригласили в качестве сорежиссера, а потом я стал писать. Затем пригласили преподавать актерское мастерство и основы режиссуры в институт культуры. Потом я как-то неожиданно для себя оказался в Литературном институте, где и сейчас продолжаю учиться заочно...
- Но и сегодня вы преподаете?- В школе Константина Хабенского мы занимаемся с детьми вместе с нашими актерами Романом Ерыгиным и Сергеем Мосейко. Мне кажется, мы взаимно обогащаемся. Дети дают совершенно иной взгляд на какие-то установившиеся в твоем представлении предметы и явления. Это действительно племя незнакомое. Это другое поколение. Мы все равно формация советская, из прошлого тысячелетия.
- Что наиболее важно в актерской профессии и в вашем театре?- Актер в каком-то смысле какое-то резонирующее существо, он имеет постоянный контакт с публикой, публикой сегодняшней. Даже классический текст можно говорить на разные лады - это одна форма правды, а есть новая форма правды. И если актер ее ощущает, он будет современен. Как только он останавливается на тех приемах, которые вчера приносили успех, так сразу теряется связь с современностью. Мне в Казанском ТЮЗе всегда нравилось, потому что есть ощущение, что театр куда-то движется. И желание сохранить контакты со зрителями, правду отношений - оно у нас есть.
- А когда вы ощутили себя актером?- Как ни странно, в армии. Я играл в самодеятельности, но дело даже не в этом. В клубе нашей воинской части показывали фильмы, на которых все солдаты спали. Смотрели только комедии. То есть все шли в кино, чтобы разрядиться, а я, наоборот, - зарядиться. Смотрел и набирался драматического опыта. В армии же я всего Льва Толстого прочитал. Для меня это было отступлением в духовный мир.
- То, что вы ждали от актерской профессии, сегодня сбылось?- Мне кажется, каждый из актеров это по-разному ощущает, что ему это дает. Кому-то необходима слава, для кого-то театр - это некая ракушка, в которую можно спрятаться от мира. Мне кажется, что меня грела какая-то душевная самореализация. Каждая новая роль – это новая ступень в развитии духовной личности. Это для меня было очень важно. С одной стороны, мы познаем жизнь через быт, через перипетии нашей личной жизни, а с другой - есть огромное наследие классической и современной драматургии. В этом смысле актер - счастливый человек, ему предоставляется возможность прожить жизнь героев и сопоставить с собой.
- Если кому-то Господь не дал таланта, а сплошные амбиции?- Тогда, может, надо быстрее уходить в другую профессию. Когда не стало СССР, театры перестали быть флагманами идеологии. Жизнь стала беднее, многие актеры ушли из театра. Сейчас профессия вроде бы опять становится престижной. Как правило, это связано со славой и деньгами. Духовным компонентом интересуется мизерная часть общества.
- Какой театр вам ближе: классический или новый с элементами модерна?- У Джорджо Стреллера есть такая книжка - «Театр для людей», у Питера Брука есть такое понятие – живой театр. Есть живой театр, где есть ощущение сопричастности, что здесь и сейчас. Неживой театр не рождает волнения во мне. Он будто проходит мимо. Он может быть и красивым, но я выхожу пустой. А живой театр что-то со мной делает. Поэтому неважно, модерн это или классический театр. В советское время был популярен политический театр. В пьесах прятали намеки против режима, которые читались умными зрителями, понимались с полуслова. И это было все серьезно. Сегодня политический театр - это фарс. Поскольку и политическая жизнь выливается в некий фарс. У нас в театре в годы перестройки шел «Дракон» Евгения Шварца. Я впервые видел в кассах огромные очереди!
- В Казань вы попали по распределению. Как складывалась актерская судьба?- Главным режиссером тогда был Леонид Исаакович Верзуб. У нас с ним сложились хорошие отношения, были интересные работы. Кроме того, приглашались режиссеры из Москвы, Ленинграда. Моя первая большая роль была связана с Еленой Долгиной, режиссером ЦДТ, которая дала мне роль Шафирова в пьесе Хмелика «Гуманоид в небе мчится». Получился хороший спектакль, мы играли его много сезонов. Как-то 1 января сыграли этот двухактный спектакль четыре раза подряд. И потом упали замертво в гримерке. А я еще перед тем всю ночь работал Дедом Морозом... У Верзуба прошел хорошую актерскую школу. Ныне он в Австралии, работает в театральной школе. Он давал актеру возможность самому найти дорогу, которую потом лишь корректировал. Такая мягкая режиссура.
- За время работы в театре было желание бросить профессию?- Было. Когда я вернулся из армии, мне дали большую роль. Я ее не понял, не почувствовал. Не понимал режиссера, который требовал готовое решение роли. И когда я был снят с роли, то решил, что надо уходить в другую профессию. Я тогда подрабатывал театральным художником. Но пришел другой режиссер, мне дали другую роль, и я вдруг потерял страх, некий психологический зажим. И был совершенно свободен!
- Вы много чем занимались, помимо основной профессии...- Когда в 95-м сгорел наш ТЮЗ, мы довольно дружной толпой ринулись все учиться, и мне довелось поучиться режиссуре у Леонида Хейфеца. А когда отстроили театр и появился главный режиссер, все пришлось оставить. Я много работал со студенческой самодеятельностью. Сначала меня пригласили в качестве сорежиссера, а потом я стал писать. Затем пригласили преподавать актерское мастерство и основы режиссуры в институт культуры. Потом я как-то неожиданно для себя оказался в Литературном институте, где и сейчас продолжаю учиться заочно...
- Но и сегодня вы преподаете?- В школе Константина Хабенского мы занимаемся с детьми вместе с нашими актерами Романом Ерыгиным и Сергеем Мосейко. Мне кажется, мы взаимно обогащаемся. Дети дают совершенно иной взгляд на какие-то установившиеся в твоем представлении предметы и явления. Это действительно племя незнакомое. Это другое поколение. Мы все равно формация советская, из прошлого тысячелетия.
- Что наиболее важно в актерской профессии и в вашем театре?- Актер в каком-то смысле какое-то резонирующее существо, он имеет постоянный контакт с публикой, публикой сегодняшней. Даже классический текст можно говорить на разные лады - это одна форма правды, а есть новая форма правды. И если актер ее ощущает, он будет современен. Как только он останавливается на тех приемах, которые вчера приносили успех, так сразу теряется связь с современностью. Мне в Казанском ТЮЗе всегда нравилось, потому что есть ощущение, что театр куда-то движется. И желание сохранить контакты со зрителями, правду отношений - оно у нас есть.
