В интервью «КВ» преподаватель филологии в КФУ, литературный критик и поэт Артем Скворцов рассказал, почему решил начать писать стихи, что такое зрелость в поэзии, читателях-дилетантах, снижении общего культурного уровня, цифровом идиотизме, а также о том, какие книги он читает своим детям перед сном.
— Насколько я знаю, в последнее время ты не особо интересуешься казанской поэзией.
— Честно скажу, за последние лет 10-12 системно не слежу по целому ряду причин, и личных, и профессиональных. Жизнь стала очень напряженной, и на литературный быт времени почти не хватает. А существует ли казанская поэзия? Нет же такого термина — московская поэзия. То есть географически есть, а смыслового? Имеет ли смысл его использовать? Я не уверен, потому что все мы знаем, что в Москве живут сотни авторов, и никакой единой московской поэзии нет, никогда не было и, наверное, быть не может.
— К тому же, большинство из этих авторов приезжие.
— Приезжие, да. Ну, не большинство, но значительная часть. Может быть, половина, может, 40 процентов. И вот меня тоже всегда этот вопрос занимал по отношению к нашему городу — имеет ли смысл говорить о казанской поэзии как о некоем не просто географическом единстве, не просто о личных связях конкретных людей, которые все друг друга знают, так или иначе, а говорить о ней как о каком-то культурном и эстетическом едином феномене.
Мы говорим, допустим, о петербургской школе, о питерской ноте, и они довольно давно уже существуют, и за ними действительно какая-то сущность стоит, потому что это именно эстетические категории — аристократизм, опора на 17-18 век, некоторая отстраненность, может, даже снобизм в отношении, предположим, части петербургской поэзии — это справедливо. А говорить о казанской ноте — большие сомнения у меня. Есть отдельные авторы, мне кажется.
— Расскажи, как ты полюбил стихи, начал писать, заниматься поэзией.
— Думаю, что у меня особого выбора не было. Я родился и вырос в семье, в которой было очень много книг. Было и есть. И с течением времени их становится только все больше и больше. На тот момент, когда я появился на свет в 1975 году, их там было тысяч 7-8, наверное, сейчас их в два раза больше. Мама у меня филолог, а папа — математик. Но папа по складу души и своим хобби тоже гуманитарий, поэтому математикой он меня никогда не одолевал дома, а все как-то больше книжки носил.
Для меня была настолько естественная среда обитания, что не было вариантов. Вернее, варианты были – или историком становиться — я классе 5-6 очень сильно этим увлекался, либо вот да, филологом. Причем, сочинять стихи меня совершенно не тянуло, более того, в возрасте 14-15 лет я особо стихов-то и не читал. Я читал мальчишеские прозаические вещи вроде братьев Стругацких и так далее. Стихи, конечно, были обязательной программой, какой-то корпус классики я знал, но не более того.
А вот лет с 16-17, когда вокруг многие мои друзья стали писать стихи и сочинять песни, но меня это тоже как-то… Меня больше в музыку тянуло тогда. Все еще не было такого удара, что ли. Все равно, я как шар в лузу, в эту сторону катился. У нас был один родственник, очень известный в свое время человек, актер, который прекрасно читал стихи, знал многих поэтов, наизусть знал огромное количество стихов. И как-то он сказал, что знает наизусть тысячи стихов. «Тысячи — это сколько?» Он говорит: «Наверное, десятки тысяч». Я спрашиваю: «Строк?» Он подумал и говорит: «Пожалуй, все-таки стихов». То есть целых произведений, включая поэмы и так далее. Ему тогда было уже под восемьдесят, мне было лет 18. Я подумал: «Елки-палки, это что ж такое? Я тоже так хочу».
И начал массированно начитывать стихи. Перед поступлением на филфак я прочел весь корпус русской классики, собрания сочинений Толстого, Чехова, Достоевского, чтобы не тратить на это время в университете. Потом пришло время стихов, и я так систематически стал читать их тоже. Начиная, не скажу, что от Кантемира, это будет неправда, но от Державина и до модернизма. Подчеркиваю, скорее читал, чем писал. Я долгое время был по отношению к поэзии только читателем и почитателем, а потом еще исследователем стал. Мне как-то хватало чужих стихов. Потом что-то начал пописывать, лет с двадцати, наверное. Впервые я почувствовал, что обрел некоторую самостоятельность, как пишущий субъект, только после тридцати, когда написал некий корпус текстов и почувствовал, что мне за них не стыдно.
— Что такое зрелость в поэзии?
— Я довольно давно интересуюсь положением дел в современной поэзии. Я прилежный читатель современных стихов уже 30 лет и неизменно удивляюсь тому, как много в этом деле, скажем так, дилетантского подхода. Вот представим себе другой вид искусства — музыку. Когда человек выходит на сцену и говорит, что будет играть третий концерт Рахманинова. Мы уже заранее предполагаем, на каком техническом уровне человек будет это делать. Если мы знаем, что человек играет на фортепиано, где 88 клавиш, на уровне «Чижика-пыжика» и он нам заявляет: «Я сейчас буду играть третий концерт Рахманинова», мы с первых же тактов, с первых же нот понимаем, что он не сыграет третий концерт, он еле-еле одолевает «Чижика-пыжика». Почему-то реакция у всех на такое исполнение будет однозначная — человек некомпетентен, он не профессионален.
Но только в случае с поэтическим искусством прокатывает, не побоюсь этого слова вот этот вот фантастический дилетантизм, когда человек пишет на уровне «Чижика-пыжика», но воображает, что пишет на уровне Рахманинова. И это еще не самое забавное. Самое забавное — находятся другие люди, которые это принимают.
— Читатели, да?
— Да, читательское дилетантство, вот это потрясающе совершенно. То есть, ну хорошо, есть тысячи, десятки тысяч дилетантов, если не сказать графоманов, ради бога, никто не может никому запретить, пожалуйста, самовыражайся, как угодно. Но почему есть масса народу, который не отличает золото от фантиков? Вот это меня поражает.
Поэтическая зрелость — это ответственность. Чем вообще взрослый человек отличается от невзрослого? Только ответственностью. Все остальные признаки вторичны, их можно не учитывать. Ты совершаешь какие-то действия и понимаешь, что тебе в ответ за это прилетит. Что такое зрелость в поэзии? Ну, надо знать традицию. Надо знать и понимать, что ты пришел не на пустое поле, что ты работаешь не в вакууме.
— То есть надо прочитать огромный корпус, от античности до современности.
— В идеале, да. И вообще, до недавнего времени так и было. Для чего все это нужно знать? В первую очередь для себя, конечно.
— Чтобы не повторяться и не писать в тысячный раз то, что было написано до тебя?
— Да, чтобы не изобретать велосипед. Мы же не на заводе, где неважно какой рабочий делает одну и ту же деталь, да? Мы как бы искусством занимаемся, а если мы этим занимаемся, то мы, живя в новейшую эпоху, предполагаем, что одна из ценностей этой эпохи — это некая оригинальность. У каждого должно быть что-то, пусть маленькое, но индивидуальное, оригинальное.
Правда, тут есть еще один моментик очень интересный. У нас много разговоров об оригинальности, и почти никто не говорит знаете о чем? Об универсальности. Потому что оригинальность должна уравновешиваться универсальностью. Ты можешь быть настолько оригинален, что тебя вообще уже никто не поймет, ты будешь настолько отдельный, сам по себе, что ты только сам себе и будешь нужен.
— Например, писать стихи на языке программирования С++. Оригинально?
— Да, безусловно, но нужно ли это кому-нибудь? Большой вопрос. Способен ли кто-нибудь это воспринять и прочесть? Тоже вопрос. Это явление не имеет какого-то однозначного рецепта или формулы, но этот баланс между новизной и обращенностью ко всем, это то, что каждый творческий человек должен внутри себя постоянно искать.
— Интернет развратил поэзию, я считаю.
— Я согласен, что отчасти произошло именно это, потому что какая произошла вещь — если пробежаться по истории поэтического искусства за последние лет двести, кто такие были пишущие в начале 19 века? Это были аристократы. Народ в большинстве стран вообще был неграмотен. Потом стали учиться читать, массы научились читать к концу 19, началу 20 века. Не будем забывать что в России в досоветское время 90% населения были крестьяне, тоже неграмотные еще. В СССР эта проблема была решена, и появилась масса читающих. Но необразованных.
К нашему времени массы научились читать и писать, а также читать и писать друг другу. И замкнулись на себе, выяснилось, что так называемая высокая культура им вообще не нужна. Зачем мне Пушкин, когда у меня есть сосед Вася Пупкин? Я пишу для него, он пишет для меня, друг друга облайкали, и все, и прекрасно, и Мандельштам не нужен.
— Тогда для чего сейчас вообще нужна поэзия?
— Смотря кому. Она всегда кому-то нужна. Про если раньше вкус образованных людей превалировал, то сейчас он один из многих. Вот в чем драматизм нашей ситуации. Не было ни одной эпохи, в которой искусство находилось бы в комфортной ситуации. Были эпохи, когда то или иное искусство более-менее активно развивалось, но никогда не было идеальной ситуации для искусства в целом. Вот у нас сейчас вызов нашей эпохи вот такой.
От каждой эпохи остается что-то лучшее. Сейчас массовым влиянием и популярностью сумасшедшей могут пользоваться одни имена, а пройдет 10, 15, 50 лет, и почти наверняка от них останется пыль. Мы думаем, Пушкина что ли читали сотни тысяч людей во время, когда он писал «Онегина»? Ничего подобного, так несколько тысяч людей было на всю Россию, которые в принципе могли подобное воспринимать, и из них далеко не все еще считали, что Александр Сергеевич гений. В каком-то смысле, ничего не изменилось. С одной стороны, изменилось все, а с другой — ничего.
— Может ли быть связана школьная программа с тем, что дети не интересуются поэзией?
— У меня дети маленькие, я им читаю школьную программу, и я вижу, какой прекрасный учебник по истории, я им обчитываюсь, даже домой купил. И какие учебники по литературе — хочется просто взять и все там переделать вообще. Не только в отношении поэзии, но и прозы. Там отдельная история — кто-то выбирает почему-то очень унылые прозаические тексты. Там все умерли, вы обращали внимание, нет? Лев и собачка, МуМу — все умерли, всех утопили, кто-то от чахотки, бесконечные умирающие туберкулезные дети.
Никто не спорит, что эти явления в жизни есть, но простите меня, детям в возрасте 10-12 лет надо давать веселые, бодрые, энергичные тексты прежде всего. Это их интересует в первую очередь. И дома они читают точно такие же. Я бы усилил игровую часть поэзии, потому что то, что отбирается — это либо о родине, либо о природе, либо что-то такое уныло-замогильное.
— Можно добавить часы преподавания, потому что главная проблема хороших школьных учителей.
— Даже в университете есть такая проблема. Проблема по сути одна, это проблема не только высшего образования, а образования в целом — неуклонное, постоянное снижение общего культурного уровня. Это связано со многими факторами, в частности, с тем, что отказались от нормальной советской системы образования. Потом эта непонятная история с сочинениями — то мы пишем сочинения, то не пишем. Разучились писать сочинения ученики сначала, а потом учителя. Уже перестали понимать, как это делается.
А как выясняется, для чего нужно-то все это было? Когда ты пишешь — ты мыслишь. Это тренировка мышления. И чтение — это тренировка мышления. Этого достаточно. Ты системно излагаешь свое мировидение. Учишься, точнее. Мы — люди литературы, нам это легко. А когда тебе шесть или семь лет, и ты только начинаешь, еле-еле еще держишь ручку в руках, буквально, у тебя еще пальчики мягкие, и тебе трудно выводить буковки, это очень сложное дело — написать несколько предложений, следить за всем, чтобы буквы выводить, чтобы ни одной ошибки не допустить, еще чтобы мысль какая-то была, и чтобы эти три-четыре предложения были связаны между собой — ну, знаете. Это сложнейшая интеллектуальная задача, этому учатся.
Видно, как из года в год падает культура. Есть еще одна интересная вещь. Я человек, выросший еще в доинтернетную эпоху. У нашего поколения сохранилась жадность до культуры. Мы привыкли к тому, что нужно искать, друг у друга спрашивать, идти в библиотеку, записывать от руки. Этот механизм в нас просто есть. А более молодые, которые родились уже в эпоху тотального интернета, привыкли к тому, что мозг вынесен за пределы тела.
— У тебя есть «Гугл», зачем тебе помнить что-то...
— Вот именно. И когда «Гугл» исчезает, связь потеряна, то человек тоже теряется. А как, а что? И одна из проблем, я бы сказал, это утрата интереса. Живости восприятия. Невкусно, неинтересно, скучно. Сплошь и рядом сталкиваешься с тем, что люди не видели такой-то фильм, не читали такую-то книгу, не слышали то-то и то-то, а это вот рядом лежит, что называется, руку протяни, на кнопку нажми. Вот эта инертность, лень, она меня потрясает. Такая цифровая лень. Есть даже такой термин — цифровой идиотизм. Его уже используют психологи, нейрофизиологи. Полная амнезия. Зачем мне что-то знать и помнить, когда это все хранится где-то в цифре, и у меня на гаджете все есть.
— У твоих детей есть смартфоны?
— У старшего. Ну и вообще в доме есть, конечно. Разумеется, они ежедневно проводят в них время, но какое-то ограниченное количество времени. Как говорил один политик, не умеешь предотвратить — возглавь. Бессмысленно бороться с гаджетами, это благородное занятие, но бессмысленное. Надо управлять процессом. Мы каждый день читаем, они сами мне читают. Старшему уже 12, сейчас «Властелин колец» читаем, до середины дошли. Очень сложный текст, кстати, в классическом переводе Муравьева, Кистяковского. Я бы даже сказал, намеренно усложненный.
Я из своих детей филологов не собираюсь делать и, боже упаси, поэтов. Это все-таки несчастье, к которому человек должен прийти сам. Но минимальная задача — чтобы они знали энное количество текстов, а уж кем они дальше будут, это их дело.
— Какие детские произведения нужно обязательно читать родителям?
— Я тут вряд ли буду оригинален. Есть корпус классики, который, как ни странно, не устарел, и выясняются интересные вещи в связи с быстротекущим временем, цифровизацией и прочее — какие книги работают, какие нет. Не вполне работают некоторые тексты советского периода, предназначенные для подростков, которые насыщены реалиями своего времени. «Тимур и команда», например. Какие-то вещи Крапивина не работают, а «Алиса в стране чудес» прекрасно работает. Книги, в которых велик элемент фантазийности, где все происходит в некоем условном пространстве, легче адаптируются. Тот же «Незнайка на Луне», например, или «Барон Мюнхгаузен».
С удивлением я обнаружил, что хорошо пошел Юрий Коваль – «Приключения Васи Куролесова». Я-то думал, что это как раз точно не пойдет, потому что там про пятидесятые годы. Но оказалось, что там такой сочный язык и такие смешные приключения сами по себе, что это перевешивает, например, что у героев нет сотовых телефонов. Мы дочитали книжку до середины, и вдруг один из сыновей меня спрашивает: «Пап, а почему они не позвонили по мобильнику?».
