Сегодня, в День республики в 12 часов дня на доме 57б на Большой Красной в Казани, где в 1952–1956 годах жил писатель Кави Наджми вместе с семьей, откроют мемориальную доску. На ней увековечено и имя Сарвар Адгамовой, первой татарской переводчицы. Она переводила на татарский как русскую классику, например, Горького и Толстого, так и зарубежных авторов, среди которых был Даниэль Дефо.
Кави Наджми был первым председателем правления Союза писателей ТАССР. В 1937 году его сняли с должности, а затем арестовали по обвинению в «султангалиевщине». Писателю дали десять лет тюрьмы, но в конце 1939 года дело было прекращено за недоказанностью обвинения. Годом ранее, в 1938-м, НКВД арестовала его жену Сарвар Адгамову по сфабрикованному делу, ее приговорили к десяти годам концлагерей в Сибири. Но осенью 1940 года она была полностью оправдана и освобождена.
«Казанские ведомости» пообщались с внучками Кави Наджми и Сарвар Адгамовой — Фаридой и Гузель Нежметдиновыми, и узнали, как создавалась мемориальная доска, какие сложности пришлось для этого преодолеть и почему в Казани до сих пор нет памятника первым татарским писателям.
Идея о создании мемориальной доски появилась давно. Почему реализовать ее удалось только сейчас?
Г.: Да, вся история началась уже давным-давно. Несмотря на то, что была мемориальная доска на Мергасовском доме. Но она была посвящена только дәү әти (дедушка с татарского — прим. Ред.), то есть только писателю Кави Наджми. Но дело в том, что большую роль в становлении татарской советской литературы и татарской классической литературы сыграла его супруга Сарвар Адгамова. Поэтому родилась идея сделать мемориальную доску для них двоих, для того, чтобы действительно память о них осталась. Для того, чтобы ее увековечить.
Мы очень много сейчас говорим о национальной идентичности. Но в принципе для этого делается очень мало. Поэтому тут, конечно, огромную роль сыграла, во-первых, Фарида и ее сын — Константин Олегович Колпаков. Какими силами это делалось, говорить не будем. Оставим это все за кадром.
Но самое главное, что итог есть, что есть результат — доску 30 числа открывают. Решили сделать это именно в этот день, потому это День республики. К тому же, у нас Год родных языков. Поэтому эта доска в конце концов должна появиться.
Ф.: Мы занимаемся сохранением памяти очень долгое время. И большая тоже заслуга принадлежит нашим родителям, нашим папе — Тансыку Кавиевичу Нежметдинову, сыну Кави Наджми и Сарвар Адгамовой, маме — Сание Махмутовой Ахтямовой, которые сохраняли все это непростое время архив, письма. Мы посчитали своим долгом как внучки продолжить эту историю.
Мы неоднократно писали письма. Мы с Гузель ходили к Минтимеру Шариповичу Шаймиеву, который поддержал нас в этом вопросе. Бюрократия — это история долгая. Мы прошли все бюрократические препоны с успехом — именно в этом году все звезды сошлись. То есть вышло и постановление, и Президент Рустам Нургалиевич Минниханов поддержал эту идею. Он сам будет присутствовать на открытии этой доски.
Сколько всего времени ушло на то, чтобы добиться появления мемориальной доски?
Г.: Мы обсуждали этот вопрос с 2009 года, то есть двенадцать лет. Тут всякое было, потому что слишком много инстанций было задействовано. Когда в одной инстанции давали одобрение, в другой инстанции начиналось торможение. К тому же, когда было получено согласие всех жильцов о том, что такая доска будет установлена, бумаги и документы были просто потеряны.
Кто выполнил мемориальную доску?
Ф.: Она выполнена творческой мастерской Зураба Церетели. И если все будет нормально, Зураб Константинович будет на прямой линии в момент открытия доски. Так же, как и его помощник Сергий, который приложил руку к производству этой доски. Именно они нас убедили, что не надо делать изображение, барельеф.
Она должна быть академической, и в то же время очень художественной. Потому что она сделана из бронзы с элементами татарского орнамента. На ней изображены тюльпаны, все выглядит очень достойно.
Финансирование мемориальной доски было полностью из бюджета республики?
Ф.: Да, это все бюджет республики.
Сколько всего было потрачено средств?
Ф.: Я думаю, что по факту этих цифр нам не озвучат. Но учитывая, что она не такая пафосная и что там не пришлось ставить барельефы. Я не думаю, что это не было для республики финансовым обременением.
Почему все-таки решили делать доску без барельефов?
Г.: Иначе бы это выглядело перегружено. На ней достаточно большой текст на русском и на татарском языках. И если сделать еще барельефы, тогда либо буквы надо меньше делать и подходить прищуриваться. Либо доску гораздо больше делать надо. К тому же там они вдвоем. Понимаете, но у меня все равно барельефы вызывают аналогии с кладбищенскими памятниками.
Ф.: Да, я согласна с Гузель, что немножечко отдает совсем другой территорией, другим местом. И мне еще кажется, редко удается изобразить аутентичный портрет. Я видела мемориальную доску Кафиля Файхразеевича Амирова. Мы его очень любим, это большой друг нашей семьи. Ничего плохого о скульпторе сказать не хочу, но внешне он на мой взгляд мало похож.
И это всегда будет. Каждый будет приходить и говорить: «Нет, совсем не похоже». К тому же очень сложно угадать с возрастом. Либо молодых изображать, либо уже запечатлеть в зрелом возрасте. Возникает куча таких вопросов. Кстати, мемориальная доска, которая была на Мергасовском доме, тоже была без барельефов.
Г.: Это была очень скромная доска.
Ф.: Да, не было ни у кого желания всех поразить художественной ценностью. Важно было просто обозначить знак памяти.
Получается, вы непосредственное участие принимали в разработке эскиза мемориальной доски?
Ф.: Да, конечно. Мы всей большой семьей, постоянно всем отправляли эскизы, совещались. Мы с Гузель вместе участвовали в обсуждениях общественного совета Министерства культуры Татарстана. Вместе обсуждали и вид, и текстовку.
Сколько времени ушло на эскизно-проектную составляющую?
Г.: Я бы сказала, это самый быстрый момент, который только был в этой истории.
Ф.: Всего согласование внешнего вида доски продлилось месяца-полтора.
А споры были?
Ф.: Вообще нет. Мы редко спорим.
Г.: Споры у нас были только с теми представителями ИЯЛИ, когда мы обсуждали текстовку. Мы готовы были порвать некоторых людей.
Ф.: Потому что они начали сомневаться в самодостаточности творческой личности дәү әни — Сарвар Адгамовой. Но это шло от незнания, от безграмотности. Несмотря на то, что это люди представляли академические структуры.
Они настаивали на том, что ее не должно быть на мемориальной доске?
Г.: Да, они говорили, что слишком много таких деятелей, которые были подругами выдающихся людей. А то, что это была первая татарская женщина писательница и переводчица, это никого не волновало. Больше я второй такой не знаю.
Ф.: Если мы посмотрим на фотографии, то мы увидим, что там не так много женщин было. При этом в делегациях она была единственной женщиной. То есть она не как жена, она присутствует как самостоятельная творческая личность.
Г.: Да, как полноправный писатель-переводчик.
Для них этот факт не был значимым?
Г.: Во-первых, они и не знали его. А во-вторых, думали: «Ну и что в этом такого?»
Ф.: К переводческому труду у нас отношение легкомысленное. А за этим стоит тяжелейшая работа.
Г.: Она знала не только язык, но и культурологические реалии, знала историю. Вообще, по образованию она юрист.
Ф.: Она до последнего помогала всем нашим соседям, кто приходил, писать жалобы, заявления, оформлять бумаги и документы. И это ей помогало, когда она была в Сиблаге. Она все прошения, заявления сама писала. Она даже писала дәү әти: «Кави, ты должен поговорить с прокурором. Ты должен объяснить, это не по закону».
Как вы все-таки смогли отстоять свою позицию? Насколько тяжело это было?
Г.: Нас поддержали и другие люди в комиссии, за что им огромное спасибо, и Министерство культуры Татарстана. Во-первых, умные люди все равно все знают. К сожалению, глупость иногда очень много весит и иногда бывает перевешивает здравый смысл. Но в данном случае все вышло иначе. Во время этих разговоров меня только Фарида сдерживала.
Ф.: Потому что есть, к сожалению, люди, которые могут быть обличены учеными степенями, но они специалисты в какой-то своей узкой части. Отсутствие общей культуры и эрудиции мешает воспринимать целый культурный исторический контекст.
Г.: Этот человек, который с нами спорил, был специалистом по захоронениям, по кладбищенским памятникам.
Ф.: Ну, у каждого своя специальность.
При этом ваша дәү әни является символом феминизма в современной татарской культуре.
Ф.: Да, их знакомство с дәү әти в 1923 году происходило на фоне лозунгов слома буржуазной морали и принципов. У них ведь даже брак не был зарегистрирован. Потому что считалось, что брак, оформленный на бумаге, — это предрассудки. И отчасти это действительно так, потому что они всю жизнь прожили рука об руку, вместе. Это лишь еще раз показывает, что никакие бумажки, никакие документы не имеют значения, если чувства настоящие.
И у нее всегда было самостоятельное мнение. Она ведь не взяла фамилию мужа. А мы хотя и вышли замуж, все равно оставили свои фамилии для того, чтобы сохранить память. Наша мама тоже не брала фамилию мужа. Но дәү әни никогда не говорила: « Я ни от кого не завишу», нет. Это была не независимость, это было достоинство.
Г.: Даже посмотрите на ее стрижку. Татарская девушка с такой короткой стрижкой, вы можете себе это представить в 20-е годы? И даже в мужской среде ее воспринимали с большим уважением.
Не планируется ли после мемориальной доски поставить памятник Кави Наджми и Сарвар Адгамовой? Ведутся ли сейчас разговоры на эту тему?
Ф.: На самом деле эта история началась еще в начале нулевых. И в свое время мой покойный муж даже заказал эскиз памятника. Был такой талантливый архитектор, скульптор по металлу — Башмаков, часы которого установлены на Баумана. Он подготовил несколько эскизов. Установить памятник хотели как раз напротив Мергасовского дома. Предполагалось, что он будет посвящен дәү әти, дәү әни и их родственнику — родному брату дәү әти Рашиду Гибятовичу Нежметдинову, известному шахматисту.
Эскиз такого памятника был. Потом появилась идея переговорить с Зурабом Константиновичем Церетели, и он тоже поддержал это. Мы писали предложения в Министерство культуры Татарстана, мы говорили об этом руководству — Минтимеру Шариповичу и Рустаму Нургалиевичу. Я думаю, что, возможно, это какой-то следующий шаг. История в таких случаях, мне кажется, делается очень медленно.
Как раз мы с Гузель хотели, если получится по времени, поехать на родину дәү әти, это деревня Сергач, сейчас это уже поселок городского типа — Красный остров, где должны библиотеку назвать именем Кави Наджми. С такой инициативой выступили жители. Сейчас также принимается решение о восстановлении родовой мечети на родине отца.
Была даже идея заложить там тоже памятник. Потому что известному певцу Бигичеву его уже установили. Хотели сделать целую мемориальную аллею. Но это еще и вопрос отношения жителей к таким вещам. Потому что как-то у нас очень странно воспринимают памятники выдающимся личностям. Вот Саре Садыковой до сих пор не могут установить. Сложности есть, тяжело. Утенку или собачке, или водовозу, коту памятник установить у нас легко получается.Потому что это имеет и коммерческую составляющую, очевидно. А что касается деятелей культуры, с этим у нас как-то очень медленно все идет.
Г.: Тут возникала еще одна очень интересная идея, которую мы с Фаридой поддержали. Не делать классические памятник. То есть это будет допустим не человек. Как у принцессы Дианы в Кисельтонском саду фонтаны с ручейком. Там ведь нет памятника, чисто олицетворяющего человека, а на самом деле память есть. Время пройдет и чисто внешне все забудут, а такие вещи, как история любви дәү әти и дәү әни, остаются.
С чем все-таки связано отсутствие памятника, если есть поддержка и со стороны скульпторов, и со стороны властей?
Ф.: Я могу сказать, что это потребует определенных и финансовых расходов, и определенной политической воли со стороны городских властей, которые должны взять на себя ответственность и сказать почему, они поставили памятник Кави Наджми, а не Абсалямову, например.
Посмотрите как это происходит, я еще раз напомню про Сару Садыкову. Я даже знаю, что в некоторые форумах, чатах пишут: «Кто она такая, и зачем мы будем ей ставить памятник?» То есть это еще упирается в определенное сопротивление со стороны людей, которые не являются представителями культуры, со своими абсолютно бытовыми взглядами, которые на подобные инициативы таким образом реагируют.
Наша же позиция, семьи: чем больше будет таких культурных, реперных точек в городской среде, тем больше будет культурной, гуманитарной составляющей. Особенно если это связано с историей развития национальной культуры. Когда мы сохраняем эту память, мы действительно формируем преемственность у молодого поколения.
Опыт буквально последних двух-трех лет показал, что эта история любви нашла отклик у молодежи, у молодой интеллигенции татарской, которая сначала поставила спектакль по письмам дәү әти и дәү әни. Затем молодая композитор Миляуша Хайруллина пришла к нам и говорит: «Благословите нас на оперу». И эту оперу они написали за год с либреттистом Айдаром.
Отрывок из оперы планируется исполнить как раз на открытии мемориальной доски. Недавно в Москве прошли дни татарской культуры в Международном доме музыки, где состоялась премьера дуэта из этой оперы. Публика очень тепло ее восприняла. Исполняли молодые певцы, которые удивительным образом похожи на дәү әти и дәү әни.
Г.: Особенно он.
Ф.: А мне она очень напомнила дәү әни. Когда на нее смотришь, прямо видишь Сарвар. И это делает молодежь. То есть это не просто убеленные сединами старцы, которые говорят: «Да, давайте будем продвигать татарскую культуру» и так далее. Нет, просто действительно их судьба, мы не побоимся этого слова, уникальна.
Она уникальна с точки зрения их отношений, любви, дружбы, творческого союза, который был между ними. Когда, находясь в Сиблаге, дәү әни приходилось идти на работу восемь километров при сорокоградусном морозе. И при этом она ему писала: «Кави, к нам пришла по этапу татарская женщина Фарида. Она такие замечательные колыбельные поет. Я тебе запишу их, и ты обязательно вставь их в свой рассказ».
Казалось бы, должны быть совсем другие проблемы: «Я замерзла, кушать нечего» и так далее. Хотя и такое тоже было. Но все-таки это удивительно, это цепляет. Видимо, современная молодежь тоже в какой-то степени тоскует по настоящим чувствам — любовь, верность.
Г.: К тому же, это конкретика. Время было страшное, погибали тысячи, миллионы. И здесь это не какие-то обезличенные люди, а это действительно конкретные живые люди, которые были рядом, которые здесь жили, в Казани.
Ф.: Это редкая история, которая действительно случилась.
Г.: Я могу сказать вам мое чисто мнение, что, например, в нашумевшей книге «Зулейха открывает глаза» правды нет. Зато сделали фильм, потому что человек сыграл на конъюнктуре. Человек, не видевший этого.
Там столько лжи и в отношении деревенской жизни татар. Если вы спросите у татар, которые живут в деревне, они, наверняка, вам скажут: «Что это за ерунда?» Даже пожилое, старшее поколение скажет: «Да, было трудно, но чтобы было так, как описано в книге, так не было». Я, например, эту книжку так и не смогла дочитать.
А в случае с историей дәү әти и дәү әни — это реальность, здесь ничего выдумывать даже не надо. Я не хочу сказать, что это Ромео и Джульетта, потому что уже и возраст у них был не тот. Но все равно это на том же самом уровне по накалу страстей и любви. Фарида правильно говорит, они друг друга поддерживали даже в таком состоянии. Это в то время, когда все ломались, когда действительно было ужасно.
Ф.: Хотя Гузель по поводу «Зулейхи» я с тобой не согласна. Я ее прочитала на одном дыхании. Я находила в этой книге историю дәү әти и дәү әни, которая связана с репрессиями. Для меня, например, было сразу понятно, что по этой книге снимут кино. Книга Яхиной расколола общество, и это хорошо. Потому что это заставило многих обратиться к настоящей истории, заставило многих задуматься о корнях, о тех событиях, которые тогда происходили.
Некоторые связывают отсутствие памятника и длительное согласование мемориальной доски с политическим контекстом истории: репрессии, лагерь. Как вы считаете, существует ли такая проблема, или в наше время это уже не играет никакой роли?
Ф.: Эта проблема остается, потому что и живы дети тех, кто проходил эти непростые годы. Так устроена человеческая природа. Есть где-то определенная ревность, определенная зависть, что кому-то поставили памятник, а кому-то нет. Это же политическое решение — поставить памятник. Поэтому соблюсти этот баланс очень непросто. Здесь должна быть мудрая причина, благодаря которой могли бы дать зеленый свет.
Г.: Или можно пойти на компромисс и сделать групповой памятник первым татарским писателям. Тем более, что у нас есть только памятник Шигабутдину Марджани и Габдулле Тукаю. Больше никому из писателей.
Если сделать общий памятник могучей кучке татарских писателей, то его можно расположить рядом с Домом печати на улице Баумана, во внутреннем дворике.
Ф.: Мы предлагали как раз это место, но почему-то это не вызвало большого энтузиазма.
Г.: Но предлагали поставить там памятник только одному Кави Наджми, а если предложить сделать его всем писателям, то это может сыграть опять же на руку культуре Татарстана. Там, в Доме печати, как раз был первый союз писателей Татарстана. Я до сих пор помню этот запах книг, который там был, когда мы с дәү әти там гуляли. Я из-за любви к этому запаху терпеть не могу электронные книги.
Ф.: У меня тоже в памяти этот дом, когда мы ходили туда с дәү әни. Она тогда как раз оформляла все юридические вопросы, связанные с печатанием, когда переиздавались книги дәү әти. Это была моя первая заработная плата, когда я помогала расшивать «Робинзона Крузо» и на формат А4 расклеивать листовки, из которых потом эти формы печатались и издавались.
Но мемориальная доска — это не завершение, а только начало важных работ по сохранению памяти о великих культурных личностей Татарстана — Кави Наджми и Сарвар Адгамовой. За долгие годы их детьми, внуками и правнуками был собран большой архив, который еще только предстоить представить жителям республики.
