Он преподавал латынь. Дина ненавидела этот древний язык, но заучивала падежи и флексии, чтобы заслужить ЕГО благосклонный взгляд, похвалу... да чтобы хотя бы просто обратил на нее внимание! Но даже похвальное замечание он произносил каким-то «прозрачным» голосом, с отсутствующим видом. Он был словно из другого мира - случайно занесенным из иных времен и земель принцем: и тихий, приглушенный голос, и гордая осанка, и замедленные движения - все делало его столь непохожим на горластых, неуклюжих и циничных парней с соседних курсов. Не только Дина сохла по нему - даже первые красавицы факультета пытались завоевать его внимание и, что там скрывать, любовь. Но ему словно неведомы были такие чувства. Он был одинаково ровен с пожилым профессором и первокурсницей в мини-юбке. Кое-кто из девчонок пытался провоцировать его, заходя на зачет последней, чтобы остаться с ним наедине. Но не он, а они выходили сконфуженными после этой провокации.
Шел май, любовное томление становилось невыносимым. И Дина решила прибегнуть к последнему средству.
В субботу она уже сидела в автобусе, который уносил ее в отдаленный татарстанский район. В сумочке лежала бумажка с нацарапанным на ней адресом некой бабы Вали, которая и присушить, и отсушить может - все что хочешь. Колдунья оказалась дородной моложавой женщиной лет 40 с кучей орущих детей и огромным хозяйством.
Дина изложила свою просьбу, и баба Валя усадила ее перед столом на старый продавленный диван в небольшой комнатенке.
- Фотографию принесла?
Дина, полыхая от смущения, выложила из сумочки чуть помятую фотографию ее Принца, которую стащила с кафедральной Доски почета. Баба Валя лишь вскользь глянула на нее, обронила: «А глаза за очками прячет. Нехорошо...»
- Э-э, детка, вижу, совсем ты сомлела от жары да усталости. Отдохни-ка чуток, кваску домашнего попей, а я пока скотине корм задам.
Дина приняла предложение с благодарностью, потому что действительно очень устала за трехчасовую поездку. Постепенно она почувствовала, что мысли улетучиваются, сердце замирает, точно собирается остановиться, а ноги и руки сковывает смертельный холод. Девушка поняла, что вот-вот потеряет сознание, быть может, даже умрет. «Неужели квас был заговоренный? Отравила... ведьма проклятая... - пронеслось в затуманенном сознании. - Но за что? За что?» - это было последнее, о чем успела подумать Дина.
***
«За что? За что? - думала Дина, торопливо шагая к своему дому, несмотря на то что две большие сумки - одна с продуктами, а другая с курсовыми работами студентов оттягивали ей руки. - Почему так не повезло именно мне? Что я сделала в этой жизни не так?» И чем ближе она подходила к дому, тем медленнее становились ее шаги, лишь бы оттянуть момент появления в квартире.
Жизнь сложилась так, что ни работа, ни муж не были ей отрадой. Как-то неожиданно оказалось, что рядом с ней по жизни шел глубоко чуждый человек. Они десять лет жили в одной квартире, ежедневно встречались за общим столом и ложились в одну постель, но она до сих пор не могла понять, что ее свело с ним. Его чувства оставались ей неизвестными, а может быть, их вовсе не было? За красивыми дымчатыми очками пряталась не загадка, а пустота. Самолюбивый, но безвольный, был не более чем хорошо сложенной куклой, достойной занять место в музее мадам Тюссо. Несмотря на убеждение в собственной гениальности, за всю свою карьеру не смог привлечь внимание коллег ни одной сколько-нибудь интересной и значимой фразой. Не добившись успеха в карьере, очень болезненно переживал успехи бывших сокурсников и нынешних коллег. Проживал свою жизнь под флагом гения, непонятого этим недостойным его исключительной личности заурядным обществом. И чем дальше, тем безнадежнее терял человеческий облик. Он был такой же мертвый, как латынь - предмет его изучения.
Дина даже ушла из аспирантуры, преподавая латынь в других вузах, лишь бы не встречаться со своим мужем на кафедре.
Она открыла дверь квартиры, и сразу на нее дохнуло предчувствием недоброго. Положив сумки в прихожей, она прошла в комнату, где на диване едва виднелась вдавленная в него отчаянием тщедушная фигурка мужа. Рядом с диваном на полу стояла початая бутылка водки, вокруг витало соответствующее амбре.
- Во как! Уже до водки дошло, - думая, что муж спит, горько усмехнулась Дина, брезгливо поднимая двумя пальцами бутылку за горлышко, чтобы удостовериться в степени опьянения супруга. - А раньше было вино...
- Представляешь, эти подлецы опубликовали очередной пассаж Борьки Шпанера, - внезапно донесся с дивана голос благоверного. - Не понимаю, не пос-ти-га-ю, что они находят в его писанине? Почему я за годы полной отдачи себя науке не издал ни одной статьи, а Шпанер, Золотов, Вадим Колесников печатаются и на конференциях выступают? Вон, Женька Золотов на днях в Италии был на съезде латинистов в качестве почетного гостя...
«Начинается», - подумала Дина и, не дослушав эту старую песню, захлопнула дверь. Надо еще ужин приготовить и эти проклятые курсовые проверить...
***
- А ты, голубушка, я смотрю, задремала!
Дина с удивлением смотрела на дородную женщину, стоявшую перед ней словно далекое-далекое воспоминание.
- Отдохнула? Ну что, будем молодца приваживать? - она уселась за стол перед фотографией.
- Нет! - вскакивая, крикнула Дина. - Нет!
Она кинула на стол смятую запотевшую в кулаке купюру, схватила сумку, фотографию и бросилась бежать вон.
Вечером, возвращаясь с автовокзала, она летела домой словно на крыльях. Ей было легко и свободно, хотелось петь и кричать, как Маргарите из известного романа:
- Свободна! Свободна! Свободна!
Возле дома ей встретилась однокурсница.
- Ой, Динка, ты контрольную сделала? Ты же всегда латынь учишь. Дай списать, а?
- Никакую латынь я не учила! - пропела Дина. - И никогда ее учить не буду! И вообще, я перевожусь на другой факультет!
В урне на автобусной остановке покоились «осколки» когда-то любимого лица - клочки фотографии.
Ирина САНИНА
