Одноклассники-1941 - 1945: любили, верили, дружили, потому и победили

Как семейную реликвию кто-то бережет солдатские треугольники отцов и дедов, матерей и бабушек, братьев, близких родственников... В казанской семье Хамидуллиных хранят письма с фронта одноклассников матери Любови Кивалкиной - ее любимого и друга. Всех троих уже давно нет в живых, но навсегда осталась память о них - одноклассниках казанской школы №4, которых война забрала в 20 юношеских лет. Многих навсегда... Это был удивительный класс!  - Мама часто рассказывала про свой класс, поэтому ее одноклассников помню лучше, чем своих, - рассказывает дочь Любы Кивалкиной. - По воспоминаниям мамы, у 10б были замечательные учителя! Наверное, поэтому из класса вышло много известных людей. Например, писатель-фронтовик Геннадий Паушкин. В книге «И так же падал снег» он рассказывает о своем замечательном классе. Или историк, профессор КГУ Григорий Вульфсон.

Погиб под Гомелем

Саша Блюмштейн - Любе Кивалкиной 10 августа. Я здоров, самочувствие хорошее. Время проходит в работе. Ты сама знаешь, что мы все отдаем для Победы. Не так ли? Шура.15 августа. Добрый вечер, Любовь! О дальнейших планах моих сейчас говорить трудно. Но если останусь жив, то постараюсь учиться дальше. Идей у меня много, но нет знаний ни в области физики, ни в медицине. Пока мы выполняем свое дело - защищаем вас всех кто чем по своей специальности. Так идут дни и ночи. Бываешь ли ты у нас? Как моя мамаша? Наверное, сильно беспокоится? Твой Шура.26 августа. Здравствуй, дорогая Люба! Жизнь по-прежнему идет своим чередом. Только она стала очень напряженная и требует большого напряжения и сил. Ничего не читаю - нет времени. Недавно было большое событие: 22 августа мне исполнилось 20 лет. В этот день я перебрал в памяти свой жизненный путь и установил, что сознательная ее часть прожита в основном не зря. Недавно мы получили подарок от ростовских женщин. Я получил кусок мыла. Будь здорова, Любовь! Твой Шура.2 сентября. Я наконец начал получать письма из Казани. Из них узнал, что ты работаешь в совхозе. Интересно, что ты там делаешь? Ты не очень привыкла к физической работе - это факт. Мне кажется, тебе сначала было нелегко, но потом привыкла. Эта работа, конечно, необходима, ее требует обстановка. На здоровье пожаловаться не могу, болеть некогда. Жизнь на открытом воздухе хорошо закаляет, я с ней освоился. Живем в большом селе, зелено. Яблоки, груши поспевают. А семечки давно надоели. За это время почти ничего не читал, все некогда. Недавно подвернулось «Воскресение» Толстого. Нашел случайно, прочел с удовольствием. Будь здорова, бодра, обо мне не беспокойся. Мы выполним свой долг.
Что можно сказать тебе о моей жизни в нескольких словах? Сегодня жив, а завтра... Но не стоит об этом думать, что будет - то будет. Живу пока ничего. Был и под бомбежками, многое видим, но это только начало. Как живешь? Наверное, в госпитале приходится дежурить? Это дело - нам помощь. До свидания, а возможно, прощай навсегда... Остаюсь твой Шура. Это было последнее письмо с фронта Александра Блюмштейна Любе Кивалкиной. Когда он пропал без вести, девушке долго писали его родители. Казань, 22 ноября 1941 года. Отец Шуры: «Милая Любочка, от Шурика до сих пор ничего нет. Где он и что с ним - ничего не знаем. Утешаем себя тем, что почта не аккуратна, идет письмо бесконечно долго. А может, у него просто нет возможности писать. Мать прихварывает, я тоже иногда соревнуюсь с ней. Она взяла себя в руки и начала лечиться: ежедневно ходит в поликлинику». Мать Шуры: «Люба, что Шурик не пишет, ты про это уже знаешь. Отсюда у всех настроение и самочувствие. Здоровье мое как-то поехало по всем швам. Лечусь немного, да что-то толку маловато. А ты пока будь умницей, старайся быть бодрее и не поддаваться хандре. Ну, улыбнись разок!..» ПОСЛЕСЛОВИЕ. Мать Шуры была школьной учительницей немецкого языка. Отец - ученый-биолог. Их пропавший в начале войны сын, которого призвали в армию с первого курса Казанского медицинского института, был у них единственным. Мать потом не смогла работать... С помощью Книги Памяти родным Любы Кивалкиной удалось найти место гибели и захоронения Александра Блюмштейна. Он погиб под Гомелем в сентябре 1941 года. Его мать умерла в 1974 году, отец чуть позже.

Закончил войну в Саксонии

Виктор Иванов - Любе Кивалкиной13 января 1945 года. Письмо на фронте - большая радость. Для того чтобы описать всю мою жизнь за пять лет службы, потребуется несколько томов. Сделаю это сжато и в общих чертах. 7 октября 1939 года в 10 часов вечера к военной платформе Свердловска подали эшелон. Среди приехавших был и я. Из Свердловска нас направили в городок Арамиль, что в 25 км от первого. Здесь в авиагородке я и начал свою военную службу. 5 декабря авиационный отряд, в котором служил, выехал на фронт. 15-го мы выгрузились в г. Немь. И числа 20-го вступили в бои. В июне выехали в Краснодар, где формировалась Н-ская авиаэскадрилья, в которую меня зачислили на должность метеонаблюдателя. Потом я вернулся в Краснодар в авиационное училище, но не учиться, а работать. Военная карьера меня не прельщала. В ноябре того же года меня откомандировали в Ростов в штаб ВВС 51-й армии. Здесь я сменил профессию, став кодировщиком. В январе 1942-го отозвали в штаб ВВС на ту же должность. Здесь я пожил 7 месяцев как кот в масле. А с 27 июля судьба стала кидать меня, как бурное море утлый челн. Я сменил ряд частей, которые создавались одна за одной и так же терпели крах. В августе 1942-го попал в пехоту. Но по собственному выбору пошел в отдельную роту автоматчиков, где через 3 месяца позиционных боев под Новороссийском я был ранен и отправлен в госпиталь. 4 декабря 1942 г. я вновь отправился на фронт в гвардейский минометный полк, где служу по сей день, исколесив весь Советский Союз. В ноябре 1943 года, когда последние остатки немцев на Кубани были сброшены в воды Черного моря, мы выехали в Москву, где я отыскал нашего одноклассника Гену. Потом нас отправили на самый северный участок фронта. Туда, где три месяца стоит ночь и столько же день. А именно в Кандалакшу. Мы получили приказ заставить Финляндию выйти из войны. Он был выполнен: Финляндия запросила мир, но не все было в порядке. Север Финляндии заняли немцы, уходить они отказались. Пришлось в суровых условиях Заполярья заставить их или сдаться, или уйти. Мы пошли в глубокий обход через вековую тайгу. (Впоследствии он получил название Суворовского похода.) Двое суток по бездорожью - сквозь леса, горы и болота. Буквально на своих плечах мы несли свою боевую технику и вышли на главное шоссе в тылу у немцев. Так Заполярье было полностью очищено. В настоящее время я в Польше на Первом Белорусском фронте. Пишу тебе в руинах Янавецкого замка. Внизу сверкает Висла, скованная льдом. Вдали гремит канонада, а над нами рвутся снаряды. Это немцы, чувствуя недоброе, с нервностью бьют по нашим боевым порядкам. Бейте, бейте, завтра заря загорится раньше обычного, но не многие из вас ей будут рады! Ложусь спать. Завтра рано вставать - начинается то, чего вы все так давно ждете. Виктор. 14 января 1945 года, 9 утра. Вдруг прогремели залпы «катюш», и по сигналу заговорила вся артиллерия. Люба, трудно описать, что сейчас здесь творится! Гул не смолкает. Поступают сведения, что наши уже ворвались в четвертую оборонительную линию немцев. Подробно о ходе боя напишу потом. Виктор.17 марта. Домой пишу регулярно, но сомневаюсь, что мои пишут все так, как на самом деле. Сейчас я недалеко от городка Штетина, гуляю хозяином по немецкой земле. Население нас встречает покорно. О партизанской борьбе они боятся и думать, чувствуя нашу силу. Недалеко от нас есть городок Пиритц, там немцы хотели нас остановить и дали бой. Бой был принят: в городе не осталось камня на камне. А немцы вылетели из него как пробка. Они этого захотели и получили. Я слышал, что двое наших ребят - Саша Блюмштейн и Боря Туманов, погибли. Верно ли это?

14 апреля. Временная передышка, которой мы воспользовались, дойдя до Одера, прекратилась. Описывать тот ад кромешный, который поднимется по ту сторону переднего края, я думаю, не стоит. Однако думаю, что буду в Берлине прежде, чем ты получишь это письмо. Ты пишешь о театре. Я в армии видел только три оперы и с десяток драм. Но когда мы стояли в Армавире, там гастролировала ростовская оперетта, и я прослыл закоренелым театралом. Как у меня идут дела? Ничего, пока доволен. Если все будет так же продолжаться, то скоро поднимем тост за встречу старых друзей и вы услышите почти невероятные суровые «солдатские сказки». Пишу на корточках, положив на колени полевую сумку. Солнце печет, как у нас в июле, кругом зеленеет трава. Внизу течет Одер. Завтра мы должны будем его форсировать. Кругом стоят «зарытые» в землю машины, горят костры. Кто греет себе чай, кто варит обед, кто стирает, кто чистит оружие, сверкая на солнце полированной сталью. Кругом на соснах висят автоматы и карабины. Внизу в полудреме стоят грозные орудия, которые завтра еще раз подтвердят и умножат славу русского оружия. Несмотря на то что приближается решительный момент, никакой суматохи, растерянности и нервозности. Люди и машины работают спокойно и точно, как хорошо отрегулированный хронометр. Ведь они верят в свои силы. И скажу без всякого патриотизма и чувства лести - в талант Жукова. Ну, Люба, будь здорова! Виктор. 15 мая. Наш фронт нанес главный и основной удар по Германии. Остальные поддерживали его, создавали условия и развивали его успех, как большой симфонический оркестр, создающий фон голосу солиста. Жуков - большой стратег, талантливый, умный полководец. В армии он имеет большой успех. Его любят и уважают все: от генерала до солдата. Когда его прислали командовать этим фронтом, он, несмотря на то что был намного южнее Берлина и так далеко от него, сказал: «Будем в Берлине!» Так и вышло. Жуков в армии известен давно, раньше многих других командующих.

Ты спрашиваешь, как у меня с поэзией? Плохо, очень плохо! Стихи почти совсем перестал писать из-за нехватки времени. Вернее сказать, ничего не выходит. Одно из моих последних неоконченных стихов называется «Янавецкий замок». Стихотворение начал писать в местечке Янавец под горой, на которой стоит этот замок: