- Хорошо. Ложись поудобнее. Какую же тебе сказку прочитать, - Иван Сергеевич полистал книжку. - А давай вот эту - про Слона. Правда, она, кажется, не совсем детская.
- Хочу про Слона, хочу про Слона!
- Ладно, слушай. «Жил-был Слон в посудной лавке. Ему бы положено в саванне, да постелено в лавке».
...Мальчик Ваня с раннего детства мечтал стать моряком. И виной тому был близкий родственник дядя Виталя. Он плавал механиком на большом корабле, по полгода пропадал в загранке, а потом появлялся - шумный, веселый, полный сказочных рассказов о дальних странах и экзотических подарков для родни.
К дому дядя Виталя подкатывал на трех такси: в первом ехал он сам, во втором - его чемоданчик, в третьем - фуражка. На три дня в семье прекращалась всякая внешняя жизнь: родители брали отгула, бабушка затаривалась на рынке деликатесами и готовила невообразимые блюда. В доме стоял дым коромыслом - гости, песни, раздача подарков и рассказы о неведомой советским казанцам какой-нибудь там Бразилии.
На столе стояли исключительно дорогие коньяки, среди которых попадались гости с иностранными этикетками. Но они почему-то почетом не пользовались. Маленький Ваня однажды не удержался: когда родственники вышли провожать дядю Виталю, он отхлебнул из красивой бутылки с нарисованной на этикетке белой лошадью. Не понравилось - несладкая («и как ее взрослые пьют?»).
После бурной встречи дядя Виталя уезжал в Волжск к своим родителям, и в доме на год воцарялась тихая размеренная жизнь.
До поры до времени на желание сына и внука посвятить свою жизнь далеким путешествиям и тяжелому моряцкому труду в семье не обращали особого внимания. Стена в его комнате, оклеенная картинками с парусными судами; огромная карта мира - да ради бога, у каждого в детстве свои игрушки.
Трения возникли года за три до окончания школы. Бабушка начала методически вспоминать своего дореволюционного дедушку, который был широко известен в узких ученых кругах Казани. Мама говорила о неразрывности семейных связей, о невозможности покидать родной очаг на долгое время. Папа особо не вмешивался, но не раз вспоминал, как его укачало однажды во время морской прогулки в Анапе («я думал, что до берега не доживу»).
Когда Ваня учился в десятом классе, на семейном совете было решено - физфак и никаких мореходок! Перед выпускными экзаменами Ваня написал письмо дяде Витале (он к тому времени перебрался на Камчатку и уже не появлялся на казанских горизонтах) с просьбой принять его на побережье Тихого океана, но не получил ответа.
Через год в Казани неожиданно появился дядя Виталя. Уже не в том шике, но по-прежнему заметен и громок.
- Дядя Виталя, что же ты на письмо-то мне не ответил? - спросил у моряка во время застолья студент-физик.
- Как не ответил? Да я тебе даже место на большом сейнере нашел. Написал, а ты молчишь. Решил, что раздумал.
Ваня посмотрел на бабушку.
- Да, я письмо спрятала! Ты должен учиться, нечего по морям бегать! И потом, Вань, ты уедешь, а я умру и больше никогда тебя не увижу.
- «Слону в лавке хорошо, Слон не жалуется. Он привык быть большим, всеобъемлющим. Как ни повернется - звон посуды раздается, все внимание на него. Вроде и скотина, а заметная», - Иван Сергеевич читал уже чисто механически. Неожиданно странная сказка всколыхнула темные воды его памяти.
...Вопреки всяким ожиданиям учеба на физфаке понемногу захватила Ивана. Может, сказались гены, а скорее его извечное стремление к чему-то необычному. Вузовская физика сильно отличалась от школьной, где достаточно было заучить нужные формулы, отработать стандартные способы решения задач, - и ты на коне. Теперь же Иван чувствовал себя словно на опушке туманного леса: вроде и тропки протоптаны, а сверни в сторону и еще неизвестно - куда прибредешь и что найдешь.
Уже на первых курсах он стал задумываться не только над тем, как сдать зачет или экзамен. Со своими прикидами Иван не лез в первые ряды, не пытался громко рассуждать на тему «а если...», однако его внепрограммную отвлеченность заметили. А острословы-однокурсники даже наименование этому нашли - «электрик элегический». Сомнение стало постоянным спутником начинающего физика, но оно же довело Ивана до аспирантуры.
«Хорошо тому живется, кто по рельсам побежит. У него нигде не жмется и нигде не задрожит», - напутствовал тогда Ивана его приятель. Другие тоже намекали - не майся, мол, не стать тебе вторым Завойским или Лобачевским; возьми тему, сделай «дисер», свали в НИИ. Что тебе - больше всех надо?
Но Иван как-то перестал думать о «больше» или «меньше». Он теперь жил в другом мире («в другом море» - как определил себе однажды сам). Чем начал достаточно сильно раздражать коллег и высшее педагогическое начальство. Вокруг него создался вакуум, любая оплошность подающего надежды аспиранта (другие версии - «не от мира сего», «чокнутый») имела неожиданно громкий резонанс. Как и тема его предстоящей кандидатской диссертации.
«Этого не будет, потому что не может быть никогда», - долбили Ивана по поводу претензий его научных разработок близкие люди. Дальние просто скептически улыбались, предсказывая громкий провал на защите. И в самом деле - предположить практическое применение теоретических разработок «завтрашнего зачатья» было не просто смело - безрассудно. По крайней мере, для личной научной карьеры. Тогда, тридцать с лишним лет назад, это казалось либо профанацией, либо выражением не подтвержденных реальностью амбиций.
- «А уж посуды Слон набил в лавке, посуды»... Так, кажется, я увлекся - Юлечка уже заснула. Пойду к себе, - Иван Сергеевич поправил на внучке одеяло. Сказка требовала логического окончания, но сказочным оно не получалось. Иван Сергеевич потерся щекой о ладонь. - Посуду жалко, да. Посуды много набил. Выметать не успевают. Так и топчется по стеклу тонкокожий, «елефант элегический».
Дедушка Ваня выключил в детской свет и направился в кабинет. До утра не мешало бы еще раз доклад просмотреть - ему как руководителю НИИ на завтрашней конференции предстояло выступать первым.
