Он ходил на этот базарчик, что начинался прямо от остановки «Разъезд Восстания», каждый день. Как на работу. Началось это прошлой осенью. Надя только второй день, как приняла кондитерскую палатку, еще не освоилась, не по делу суетилась, и тут появился этот старик. Он стоял и смотрел на нее, и от этого Надя испытывала еще большую неловкость.
- Смотри-ка, Надьк, он на тебя прям как на икону глядит, - хохотнула заглянувшая к ней соседка, тоже обратившая внимание на старика, - а глазищи-то! Не иначе как влюбился. Ты погляди: ему в обед сто лет, а туда же!
Надя, у которой от стариковского глядения все валилось из рук, не вытерпев, громко спросила:
- Вам...
- Тебе что, мальчик? Купить чего желаешь?
«Марципану», - хотел ответить Петруша, но язык не слушался. Стали ватными и ноги. Он стоял истукан истуканом и только хлопал глазами, не сводя взора с продавщицы.
- Ты посмотри, Надин, какие у него глазищи, - встряла стоявшая за соседним прилавком толстуха. - Огромныя, голубыя. Ох и наплачутся же девки из-за этих глаз лет эдак через десяток.
«А вот это совершенно не ваше дело, какие у меня глаза, - парировал в уме замечание толстухи Петруша. - И вообще, я не с вами разговариваю».
Он так и не спросил себе в этот день марципану. Как и во все последующие дни. После окончания классов в гимназии он, тщательно оглядев мундир и пройдясь бархоткой по кокарде фуражки и бляхе ремня, шел в кондитерский ряд знаменитого казанского толчка и часами простаивал у прилавка Надин. Правда, часами для других. Для него же казалось, что проходило всего-то десять минут, ну четверть часа, не более.
К нему скоро привыкли, перестали замечать, и только Надежда (ему не нравилось имя Надин, как ее звали подруги-товарки) время от времени смотрела на него и улыбалась.
«Вот сейчас подойду и спрошу полуфунт марципану, - говорил себе Петруша и даже делал шаг-другой к прилавку Нади. - А потом скажу, что она самая красивая на всем свете...»
- ... что-то надо, дедушка? Хотите что-нибудь купить?
Старик отрицательно мотнул головой и отошел на несколько шагов.
С этого дня и начались его каждодневные хождения к Надиному магазинчику. Осенью на нем была яркая куртка на меху, явно с молодого плеча - подаренная донашивать внуком или даже правнуком, а с наступлением зимы он являлся в доисторическом пальто с бобровым воротником, сплошь состоявшим из проплешин, допотопной кепке с меховыми наушниками и башмаках с калошами.
Он приходил ровно в девять и простаивал у палатки до обеда. Где-то в час дня объявлялась пожилая женщина, очевидно дочь или сноха и, взяв его за руку, уводила с собой. Старик не сопротивлялся и послушно плелся следом как ребенок, оглядываясь украдкой на Надю.
Однажды она услышала, как старик при появлении этой женщины внятно произнес, ни к кому не обращаясь:
- Опять эта несносная гувернантка Фриш! Боже, если бы ты знал, как она меня замучила!
Женщина как обычно взяла старика за руку.
- Погодите минуточку! - вдруг обратилась к ней Надя.
- Да? - повернула к ней усталое лицо женщина.
- Скажите, - произнесла продавщица тихо, чтобы стоящий за спиной женщины старик ничего не услышал, - это ваш отец?
- Дед, - ответила женщина.
- Сколько же ему лет? - глядя на ее далеко не молодое лицо, удивленно спросила Надя.
- Девяносто седьмой годок нам пошел, - не без гордости ответила женщина и улыбнулась одними уголками губ.
- А он, ну... еще здоров?
- Вы хотите спросить, в своем ли он уме? - догадалась женщина.
- В общем да, - ответила Надя.
- Ну полностью из ума он еще не выжил. А что, - вдруг забеспокоилась женщина, - он вам мешает работать?
- Нет, нет, что вы, - пожалев, что задала такой вопрос, поспешила успокоить ее Надя. - Просто он приходит и смотрит...
- На вас?
- На меня.
- Может, вы ему нравитесь.
- Смотрит и молчит, - оставив без внимания последнюю фразу женщины, продолжала Надя. - Часто мне кажется: он хочет что-то мне сказать, попросить. Да нет, не кажется, я просто знаю это. Но он молчит...
- Значит, он вам не мешает?
- Нисколько.
- Ну вы и не беспокойтесь тогда. Он смирный. Старческий маразм, - да. Может выйти из дому и не найти обратно дорогу. Часто ведет себя как ребенок и живет в этом своем ребячьем мире, не замечая ничего вокруг. Но меня еще признает...
После классов Петруша вышел из гимназии черным ходом: у парадного крыльца его повадилась караулить мадемуазель Фриш. Старый Ибрай, сторож и дворник в одном лице, долго не понимал, чего от него хочет этот первоклашка в новеньком мундирчике и фуражке с кокардой, но когда барчонок сунул ему в ладонь гривенник - понял, и открыл наконец тяжелую скрипучую дверь.
«Сегодня я ей обязательно все скажу», - подбадривал себя Петруша, пробираясь к прилавку.
Надежда улыбнулась ему как старому знакомому.
- Здравствуй.
- Здравствуйте, - ответил ей Петруша и решительно направился к прилавку. - Вот, - сказал он...
... и протянул Наде несколько гладких конфетных фантиков. - Мне, пожалуйста, полуфунт марципану.
Стоящая поблизости соседка хихикнула, но Надя глянула на нее так, что та враз примолкла.
- Что, простите? - спросила Надя.
- Марципану, - повторил старик и посмотрел Наде в глаза.
- Хорошо, - тихо ответила она и, приняв из рук старика фантики, взвесила ему двести грамм лучших шоколадных конфет, хотя и не знала, сколько это - полфунта, и конфета ли - марципан.
- Благодарю вас, - сказал старик, принимая из рук Нади пакетик с конфетами. - Вы очень любезны и вы, вы...
Он смутился и отступил от прилавка.
- Позже, об этом я вам скажу позже.
Бочком, не оглядываясь, он вышел с базарчика. Наконец-то! Наконец-то он смог сделать то, что так долго собирался сделать. Он заговорил с ней! И она слушала его и смотрела как на равного! Правда, он сказал ей только половину всего, что хотел сказать, и эта половина не главная. Ничего, он еще скажет ей все. Только позже, немного позже...
Старик не заметил, как вышел на проезжую часть. Не слышал дикого визга тормозов, не почувствовал удара лихой иномарки, отбросившего его к обледенелому поребрику. И это не он лежал, неестественно скрючившись и уставившись бесцветными глазами в грязное небо.
Потому что глаза его были голубые, и небо было голубым, он стоял живой и невредимый, протягивая на потной ладошке несколько серебряных монет.
- Вот, - сказал он, выкладывая монеты на прилавок. - Мне, пожалуйста, полуфунт марципану.
- Гляди-ка, заговорил, - хохотнула соседская толстуха, но встретившись со взглядом Надин, смолкла.
- И еще хочу вам сказать, что вы... вы самая красивая на всем свете!
Надя взвешивала покупательнице печенье, как вдруг невидимыми молоточками кольнуло в сердце. Почти тотчас донесся визг тормозов.
- Ты слышала? - объявилась в дверях неугомонная соседка. - Опять, небось, кого задавили.
Отпустив покупательницу, Надя вышла из палатки. Музыка напротив смолкла, и наступила вдруг такая тишина, что стал слышен стук колес проходящего где-то поезда, как это бывает только по ночам. А потом налетел порыв ветра. Поблуждав между палаток, он ткнулся в колокольца над головой Нади, висящие с самого Рождества, и в их тоненьком перезвоне ей послышался детский голос.
Он говорил, что она самая красивая на всем свете...
Леонид ДЕВЯТЫХ.
