Наверное, было бы скучно, если бы мировой человек был повсюду одинаковым. Да это и не способствовало бы развитию человечества. Многовариантность жизни, очевидно, закономерна. Посредством существования различных моделей я, мировой человек, осуществляю свою сущность, иду к идеалу. Две тысячи пятьсот наций и национальных групп, существующих ныне на земле, это две тысячи пятьсот различных попыток, "проб" осуществления идеала. Две тысячи пятьсот путей к нему.
ДВИЖЕНИЕ И СМЫСЛ
Попробую в качестве подступа к дальнейшим размышлениям набросать ряд беглых эскизов - своего рода портреты-зарисовки нескольких национальных типов. Разумеется, не претендуя на полную объективность. Любой взгляд, в том числе и мой, конечно же, взгляд субъективный.
Главное, что бросается в глаза в славянском типе человека, - это, пожалуй, общинное начало. Общинность, думается, выступает как осевая черта данного национального характера.
На эту особенность, в частности, уповали в свое время славянофилы, на нее, как известно, опирались и народники, выстраивая свои теории об особом некапиталистическом пути развития России. И в самом деле, сообща, миром, "новгородским вече" привык решать дела русский человек. Целыми деревнями переселялся он в Сибирь.
"На миру и смерть красна", - говорил он, умирая. Или ударялся опять же всей общиной в хлыстовство, в раскол, в бунты. Этот народ жил на обширных, мало заселенных пространствах. Много земли - как этот факт отразился на его национальном характере, модели поведения? Необъятные равнины, леса, необозримые в своем течении реки, суровая природа. Как различить вдали ту линию, где кончается земля и начинается небо? Огромная протяженность, а она окружала славянина как внешняя данность, порождала в его душе и определенное добро, но рождала и определенное зло: "Земли много, а силы одолеть ее всю - нет!" И может быть, отсюда в душе клубок противоречивых чувств. С одной стороны, великое чувство беспечности, хлестаковщина, неимоверная гордость: "Все мое! Все эти пространства - мои! Хочу - спалю, хочу - плюну"; с другой, одновременно чувство унижения: "Велика земля, а я так мал!"
Былина об Илье Муромце, сидевшем сиднем тридцать три года, точно выражает этот своеобразный характер. Славянин мог долго сидеть неподвижно. Но когда надо было делать что-то большое, крупное, он неспешно вставал, объединялся и решал свои задачи сообща, миром и надолго. И, видимо, от того, что была сильна в славянском мире эта великая тенденция к объединению, он распался только на несколько крупных национальных единиц (и каждая единица, что тоже примечательно, добилась государственности или формы, близкой к ней): среди западных славян - на чехов и словаков, поляков, болгар, сербов и хорватов, среди восточных - на русский подмир, украинский и белорусский. Не случайно опять-таки русский народ стал основой сложения такого невиданного конгломерата наций, как многонациональная Россия.
А вот эскиз к портрету западноевропейского человека - датчанина, француза, британца. Окаймленная с севера, запада и юга морями и океаном Европа не имела обширных пространств, но народу здесь в силу благоприятных климатических и географических условий сосредоточивалось издревле немало. Человек на этих землях рано почувствовал себя собственником, купцом, торговцем. Он рано был разъят, разделен здесь всякого рода национальными, классовыми, религиозными, сословными и цеховыми перегородками. С рождения и до смерти его всюду окружали какие-то границы. Если в гигантском славянском мире человек не мог порой различить, где кончается земля и где начинается небо, то тут границы оказывались под боком. Земли издавна было мало, народу же было много, и западноевропейский человек привык "вколачивать" в каждый квадратный метр своего участка максимальное количество труда. Иначе было не прокормиться.
Привычка "вбивать" в каждый клочок земли максимальное количество труда и снимать с него определенные доходы выработала характер, с одной стороны, активный, цепкий, невероятно изобретательный и гибкий, с другой, несколько приземленный и мелочный.
Романы Толстого и Достоевского, особенно последнего, продемонстрировавшие способность русского человека к "безумным "проектам", явились поэтому для западноевропейцев в свое время полным и неожиданным откровением. Сделав огромный вклад в культуру человечества, в его экономику, религию, науку, в социальное и политическое творчество, западный человек к нынешнему времени стал в то же время чрезвычайно осмотрительным. Его любимое занятие, своего рода национальная черта - все считать и обсчитывать.
Все это, конечно, лишь отдельные штрихи к портрету. Во многом, пожалуй, субъективные. Попробую такими же штрихами нарисовать теперь портрет тюрка.
Этого человека тоже окружали бесконечные пространства, даже еще более бесконечные, чем славянина; тюрк должен был противостоять Великой Степи, найти в ней пропитание, цель и дело. В своей основной массе этот человек был кочевником, берег любой реки мог стать его родиной и местом его последнего успокоения. Где его родина сегодня? Там, где сегодня щиплет траву его скот. Такая жизнь, естественно, порождала в тюрке смелость, бесстрашие, привычку к походам и переменам. С ранних лет этот человек не боялся рисковать жизнью, надеялся на точность полета своей стрелы, силу удара своего клинка. Конь был его другом. Большим другом, чем брат. Иногда эти люди собирались в большие группы и налетали на земли других народов. Часто тюрку приходилось отбивать и чужие налеты: борьба за пастбища, за земли шла постоянно. Но объединение, в которое он вступал, не было органическим. Часто это было объединение для какой-то одной совместной акции, после нее сразу же распадавшееся. У тюрка не появлялось чувство братства, он жил чувством партнерства в боях - такие отношения возникали и между отдельными людьми, и между племенами, народностями, народами. Непрочное, зыбкое чувство партнерства владело им и тогда, когда он прочно укоренился на земле, забыл кочевье. Касимовские татары не почитали казанских и крымских сородичей, астраханские воевали и с крымскими, и с казанскими. Каждая из существовавших группировок стремилась отнять власть у других, посадить на соседский престол своего человека. Этот момент после отказа тюрков от вероустава предков - тэнгрианства усилила и религия мусульманства. Институт многоженства, разрешенный Кораном, приводил к тому, что у тюрка рождалось много детей от разных жен, и после смерти главы рода нередко начиналась свирепая борьба за наследство, за власть. Индивидуализм в действиях, бесстрашие, свобода от стадных чувств - все это стало осевой, национальной чертой человека этого национального типа.
В истории трудно определить, что является плюсом и что минусом, каждое явление имеет одновременно две стороны. Индивидуализм, свобода от стадных инстинктов, смелость - неплохие качества, но в социальном плане они привели к тому, что тюрк не желал и не умел коллективно решать крупные задачи. Действовавшие в его национальном "организме" центробежные силы (не центростремительные, как в славянском мире), каждый раз разрушавшие коллективные усилия, в конечном счете явились основной причиной исторического поражения тюркского мира в эпоху Средневековья в его борьбе со славянским миром. Не случайно тюркский мир на нынешнем этапе его развития мы видим разделенным на более чем тридцать разных национальных подмиров.
Характерно и то, что мало кто из тюркских народов сумел добиться, несмотря на завидные воинские качества, на мировой исторической сцене самостоятельной государственности, а если и добивался, то нередко терял, не сохранял ее в полном объеме. Разъединительные, центробежные тенденции внутреннего психологического свойства, своего рода "степные" воспоминания - корневая черта национального характера, оказывались всякий раз сильнее, нежели тенденции объединительные...
Весьма любопытен, конечно, и национальный характер семитских народов, в частности евреев.
Расселенный во всех странах мира и разговаривающий на всех языках мира, семит демонстрирует прежде всего необычайные приспособительные реакции, яркий дар пластичности. Если западноевропейский человек видел выгоду в том, чтобы вложить в каждый квадратный метр своей земли максимальное количество труда и на этом принципе основывал здание своей цивилизации, если тюрк веками гонялся по пространствам мира за коротким, но обжигающим счастьем военной добычи, то семит увидел свою выгоду в том, чтобы стать посредником между отдельными людьми и народами. Он стал исполнять в мире роль транснационального банкира, владельца капитала и процентов с них, владельца тайн и знаний. Невостребованность способностей к самостоятельному историческому творчеству компенсировалась у семита прекрасно развитой способностью к сотворчеству с другими народами, что стало осевой, корневой чертой у человека этого национального типа. Наверное, об этом частично свидетельствует и то, что семит - палестинец либо еврей - несмотря на свой чрезвычайно активный, деятельный и упорный характер, почти никогда не имел собственной государственности (а если имел, то утрачивал) в ее полном, развернутом виде.
Всмотримся внимательно и в человека, живущего в Латинской Америке. Этот перекресток мирового пространства интересен тем, что здесь всегда происходило и до сих пор происходит смешение рас - черной, белой, желтой, красной, и смешение культур - африканской, индейской, европейской. "Индейская кровь, европейские легкие" - такой формулой определяют порой своеобразие этой территории в целом и человека, населяющего ее, в частности. Не отсюда ли наблюдающаяся в характере латиноамериканца тяга к прошлому, к мифу, воссоздающему былое, и одновременно постоянное ожидание будущего, которое изначально присутствовало в людях колонизованной земли и которое потом закрепилось в душе латиноамериканца как некая константа.
На землях Латинской Америки происходят не только встречи разных рас, но и разных временных эпох. Человек XX - XXI столетий может встретиться в джунглях Амазонки с человеком чуть ли не каменного века. Прошлое и будущее здесь нередко как бы совмещены вместе, в одной точке пространственно-временного универсума, и воплощением этого единства является человек.
К чему все это приводит практически? Если для европейского человека характерны некоторый эмпиризм в делах, ставка на тщательно выверенный расчет, если лозунг Северной Америки "Время - деньги", то для латиноамериканца время не деньги, а пожалуй, размышление о сущности бытия. Он более эмоционален и менее прагматичен. В этом смысле он чем-то похож на человека, населяющего Россию. В пользу некоторого сходства говорит и жажда объединения, которой живет человек этого мира, континентальность его сознания, стремление к коллективному решению задач.
По воле исторических судеб в общем-то получилось так, что на земном шаре в ХХ веке появились две точки, где процесс всемирной интернационализации жизни (процесс объективный, сложный, длительный) шел с наибольшей интенсивностью, - это многонациональная Россия и многонациональная разнорасовая Латинская Америка. Вполне вероятно, что именно на этих своего рода экспериментальных, лабораторных пространствах мира человечество, прежде разделенное на враждующие части, разъятое, конфликтующее друг с другом, впервые по-настоящему переплавится, воссоединится и переработается в какое-то новое единое человечество, чьим внутренним законом станет не вражда, а мир, совместная работа во Вселенной.
В спорах о дальнейших путях развития народов слышны очень разные голоса. Дело естественное, ибо спор ведут люди хотя подчас и одной крови, но принадлежащие к принципиально различным культурам, к совершенно разным цивилизационным уровням. Можно говорить о трех уровнях культуры, существующих в русской нации, татарской, литовской, армянской, еврейской, британской, нигерийской и т.д.
Если бросить взгляд в глубь истории, то четко видно: микрокультура доминировала (при второстепенном значении макро- и меганачал), когда господствовали первобытнообщинные и племенные формы организации жизни. Длительность этого периода - два-три миллиона лет. И ныне мы видим, что микрокультура гнездится обыкновенно в атавистических формах - клановых, мафиозных, "партийных" структурах жизни, антигосударственных и антинародных по своей внутренней сути. Макрокультура доминировала в жизни человечества последние пять-семь тысяч лет (при подчиненном значении микро- и меганачал), что ознаменовано переходом к классовым, национальным, регионально-религиозным формам жизни.
С XXI века начинается эпоха господства мегакультуры (при подчиненном значении микро- и макроначал). Но жизнь - это непрерывная борьба, и наступают моменты, когда микрокультура, по природе своей эгоистическая и крайне агрессивная, или какой-то подвид макрокультуры (скажем, буржуазный подвид), трубит вдруг в трубу реванша, пытается снова отвоевать место под солнцем, не подобающее ему уже исторически. Тогда покой в Поднебесной нарушается. Наступает время хаоса, обильно льется человеческая кровь.
И все же национальные культуры мира, в том числе религиозные культуры, все в большем числе поднимаются к своим высшим формам. Формам, способным уловить универсальное движение человеческого мира и его смысл.
