ЭМИГРАНТЫ

Хотя, будем честны, мечтали пожить. Но - именно пожить, чтобы потом, робко посмотрев мир, вернуться домой с чемоданом жалких, но таких прекрасных туристских подарков, насладиться восторгом родственников, а после на какой-нибудь шумной кухне весь вечер "держать площадку", рассказывая о чудесах забугорья. Контрасты? Да, есть и контрасты, газеты не все врут, зато перед теми, кто не боится работы, открываются такие возможности... А самым приятным было рассказать все это еще раз, но уже в иной аудитории, маленькой, но очень квалифицированной, рассказать одной-единственной слушательнице, а потом повесить ей на шею кулон-сердечко из Парижа, с самого Монмартра - там теперь вся богема на этом помешалась...

И у нищих были свои радости.

Теперь мы постоянно живем в стране с контрастами и возможностями, и если мы не боимся работы, эти возможности открываются и перед нами. Мы можем все купить: от бритвы "Браун" до виллы на Кипре; Москва сверкает и гудит ночью как какой-нибудь Марсель, молодые косноязычные парни за вечер просаживают в казино пять тысяч "зеленых" и не стреляются, а назавтра приходят опять; в центре столицы свободно продаются квартиры; таксисты с женами проводят отпуск в Турции, а продавцы, еще три года назад смотревшие на нас с ненавистью, как надзиратели на зеков, теперь кричат вслед, умоляя вернуться, и с каждым выкриком сбрасывают цену на десять процентов.

Когда-то мы восхищались витринами Буэнос-Айреса, Бомбея и Катманду - отсталые, бедные страны, а все есть! Сегодня у нас тоже все есть. И всего хочется, совсем как в Буэнос-Айресе, Бомбее или Катманду. Даже больше хочется, потому что мы - эмигранты. Мы изголодались на родине, мы настоялись в очередях, нам хочется надеть бразильскую рубашку и купить в феврале кулек клубники, впрочем, нет, не кулек, а красивую пластиковую упаковку. Нам много хочется - мы отъедаемся за долгие годы казармы. У нас туго с деньгами, зато теперь мы сами решаем, как ими распорядиться. Мы не покупаем в феврале клубнику - нам хватает сознания, что если очень захочется, всегда сможем купить.

Мы - эмигранты.

Но эмигрант, к сожалению, не командированный и не турист. Ему намного хуже, хотя бы потому, что некому везти экзотические подарки, люди вокруг ходят по тем же торговым точкам и прекрасно знают, что из ГУМа, а что с барахолки. И нет больше прежних кухонь. И нет слушательницы с шеей, протянутой для кулона сердечком. И кулоны такие в каждом ларьке.

Мы эмигранты, мы обживаем новую страну. И я точно знаю, что мы не глупей других. Когда-нибудь мы решим свои эмигрантские проблемы и все у нас будет - и дом за городом, и гараж на две машины, и телек с метровым экраном, и клубника в феврале. Но...

Когда эмигрант наедается, покупает свою первую неподержанную машину и берет ссуду на дом с гостиной и двумя спальнями, ему становится не по себе. Он плохо понимает, что не так, и называет это ощущение ностальгией, то есть тоской по родине. Однако это тоска не по родине вообще, не по речке и березкам, которые в Швеции или Канаде ничуть не хуже, не по Тверской, которая здорово уступает Елисейским полям, не по сибирским пельменям, которые в Нью-Йорке приготовят лучше. Это тоска по человеческим отношениям, которых нет ни в одной другой стране, по школьному, студенческому и уличному братству, по дружбе, которая настолько выше карьеры, что даже не сравнивается с ней, по любви, которая все объясняет и все оправдывает, по самым разным людям, которые не богаты и не хотят разбогатеть, потому что у них и без богатства есть все, что человеку нужно, и жаль тратить время на деньги, которые не прибавят счастья.

Это тоска по стране, в которую невозможно вернуться, потому что для эмигранта этой страны больше нет. Он и сам не заметил, как натурализовался, сменил не только гражданство, но и что-то главное в самом себе. Теперь его родина - дом в пригороде, рассрочка на машину, декларация о доходах, костюм от уважаемой фирмы, галстук в тон, сын в колледже, дочь в лицее, деловые обеды по вторникам и клуб по пятницам. У него много престижных и даже приятных обязанностей - но любовь в их число не входит. Да она и не умеет быть обязанностью, она способна быть лишь помехой, она не уложится в зарезервированный для нее кусочек досуга, рано или поздно сорвется с привязи и, как шаровая молния, начнет карнавалить в ухоженных комнатах, не заботясь, что останется на посудных полках после фейерверка.

Эмигранту любовь не по карману.

Каждому свое - кому посуда, кому молния...

У всякого народа своя система выживания. Американцам, например, помогли выстоять и подняться свобода и собственность. Россию, которую веками давило и грабило разнородное, но всегда силой навязанное начальство, спасла, возможно, именно любовь. Мы рождаемся и растем под ее теплым зонтиком, и она кажется нам естественной, как свет днем и снег зимой. Только сейчас мы с тревогой начинаем сознавать, что жить можно и по-иному.

В богатой и свободной западной стране, где я читал лекции, сорокалетняя замужняя образованная и очень милая женщина смущенно спросила мою жену:

- Вы все время говорите про любовь. А что это такое? Секс?

Жена, как умела, объяснила разницу.

Собеседница честно пыталась понять:

- Но ведь если кого-то любишь, начинаешь зависеть от этого человека?

- Естественно.

- А если он перестанет тебя любить - это же больно?

- Конечно.

- Но это же плохо!

- Еще как, - согласилась жена.

Собеседница с минуту подумала и решила:

- Нет, лучше не любить и быть независимой.

Но голос был неуверенный, а глаза грустные.

Когда-то сентиментальный эмигрант, навек покидая родину, зашивал в подошвы ботинок родную землю, чтобы никогда с нее не сходить. Мы - эмигранты. Но калечить обувь нам не надо: ведь и в новой стране под ногами у нас Россия. И уносить в нашу странную эмиграцию надо не символ родины, а ее суть. И не в подметках, а в душе.

Это - единственное лекарство от ностальгии.

Пока мы не разучились любить, мы это мы, а Россия это Россия.