Она в 6 лет питалась столярным клеем, пережила десятки бомбежек, осталась сиротой. Маленькая девочка, которая жила с мамой и сестрой в Ленинграде, испытала столько невзгод, что хватило бы на несколько человеческих жизней. Но Валерия Владимировна Смирнова рассказывает о тех страшных годах, о блокаде без трагического надрыва — спокойно и даже с теплотой. Время обтесало острые углы боли, остались только воспоминания.
Я в гостях у Валерии Владимировны, на столе семейный фотоальбом. На снимках конца 19-го века запечатлены бабушка, дедушка, их дети, среди которых папа Валерии Владимировны.
— Моя родня со стороны папы родом из Казани, — рассказывает она. — Жили они неплохо, не бедствовали. Папа — Владимир Иванович Белозерский — после окончания строительного института уехал в Ленинград, где устроился на работу в «Волховстрой». В это же время в город на Неве приезжает мама — Маргарита Эрнестовна. Судьба свела их, они полюбили друг друга и поженились. В 1931 году родилась моя сестра Виктория, Вика. Через 4 года на свет появилась я.
На старых любительских фотографиях — сосновый бор, берег озера. На лесной тропинке, залитой солнцем, молодая красивая женщина и две девчушки, одна из которых совсем еще карапуз. Мама и папа вместе с дочками — счастливые, улыбаются.
— Беда в семье случилась, когда мне исполнилось 3 года, — продолжает Валерия Владимировна. — В 1938 году папу обвинили в соучастии в троцкистском движении и без суда отправили в лагеря на 8 лет. Мама осталась одна с двумя детьми. Думаю, ей было очень трудно. И не только из-за того, что приходилось много работать, чтобы прокормить семью. Быть женой репрессированного тогда — то еще испытание! Знаю, что немало людей отрекались от мужей, жен, отцов и матерей, чтобы не повторить их судьбу. Мама не отказалась от папы.
22 июня 1941 года запомнилось маленькой Валерии ярким солнцем. Оно залило всю кухню их большой коммунальной квартиры.
— Мы с соседями вместе сидели за столом, пили чай, когда по репродуктору сообщили, что началась война, — рассказывает Валерия Владимировна. — Помню, как все сразу же притихли, лица стали понурые, невеселые.
А потом потянулись военные будни. Маму Валерии вместе с другими горожанами отправили за город рыть окопы. Уже тогда Ленинград бомбили, и женщина боялась оставлять дочерей одних дома. Могло случиться так, что, вернувшись с работы, она увидела бы только руины.
— Лето 1941 года мы прожили относительно хорошо, — продолжает рассказ Валерия Владимировна. — Мама брала нас с собой на работу. Взрослые копали, а малыши крутились рядом. 8 сентября 1941 года началась блокада. Голода еще не было, но участились бомбежки. Мы с Викой самостоятельно спускались в бомбоубежище.
С наступлением холодов ситуация ухудшилась. С продуктами стало совсем плохо. Голод все сильнее давал о себе знать. Ленинградцы жили без тепла, электричества, не работал центральный водопровод.
— Мама крутилась как могла, — говорит моя собеседница. — Продавала все что можно было, чтобы купить на рынке немного съестного. Бывало картофельных очистков принесет, сварит и лепешки испечет. Или тонкие листы столярного клея. Когда она варила это, на кухне вонь стояла неимоверная! Но есть было можно, что-то похожее на студень.
Вместе с голодом ленинградцев добивали трескучие морозы. Центральное отопление не работало, и люди отапливали жилища чем получится.
— У меня на всю жизнь в памяти осталась такая картинка: темная комната, посредине буржуйка. Мама топит ее обломками наших стульев и книгами. И тут же читает нам с Викой сказки, а мы просим не бросать в печку наши книги.
К концу декабря маме Валерии стало совсем плохо, она лежала целыми днями без движения. Сердобольная соседка тетя Люся забрала семью в свою комнату. Ее муж первым в коммунальной квартире умер от голода. Девочки вместе с мамой разместились на огромном сундуке. На нем они проводили дни, на нем спали, тесно прижавшись друг к другу.
— Нам все время хотелось есть, — рассказывает Валерия Владимировна. — Пайки хлеба в 125 граммов не хватало. Помню, как тетя Люся откуда-то достала муку и варила из нее жиденький кисель. Мы, дети, сидели за столом и наблюдали за кастрюлькой. Как только появлялись пузырьки, можно есть!
В январе 1942 года нередко случались перебои с доставкой хлеба. Как-то раз люди неделю не могли отоварить карточки.
— 2 февраля тетя Люся отоварила наши накопившиеся за несколько дней хлебные карточки. Она принесла домой почти целый кирпич хлеба! — продолжает Валерия Владимировна. — Помню, нам с Викой отрезали по большому ломтю, и мы ели, отщипывая по чуть-чуть, чтобы растянуть удовольствие. Мама в это время лежала, как обычно, спала, и поэтому решили не беспокоить ее. Думали, когда проснется, покормим. А она этой ночью умерла.
Несколько дней покойная лежала в холодной комнате, пока не пришла похоронная команда и не забрала ее. Соседка отвела осиротевших девочек в детский дом. С питанием там было лучше, но все равно голод не отпускал.
— От холода, постоянного чувства голода мы с сестрой как будто закаменели, — смахивает слезу блокадница. — Умом мы знали, понимали, что мамы больше нет, она умерла. Но не плакали, эмоции как бы заморозились.
4 апреля 1942 года воспитанников детдома погрузили в автобусы и повезли на Ладогу, переправлять на Большую землю. К тому времени все горожане знали, что это не только дорога жизни. Десятки машин уходили под лед при бомбежках или в промоинах. Взрослые и дети гибли, не доехав до спасительного берега.
— Лед был еще крепкий, но вода уже проступила. Когда автобус выехал на лед, мы четко слышали, как шуршит снежная жижа под его колесами, — говорит Валерия Владимировна. — Все сидели, затаив от страха дыхание.
Слава богу, остались живы. На берегу детей накормили, отвезли на станцию, погрузили в «телячьи» вагоны с нарами и отправили вглубь России. Девочки попали в Краснодарский край. Уже в Армавире, где выгрузили ленинградских детей, их стали разбирать по семьям станичники. Вику и Валерию забрали в станицу Отрадное.
— То лето 1942 года было памятно тем, что мы наконец-то были сыты, — говорит Валерия Владимировна. — Приемные родители — Анастасия и Василий — держали свое хозяйство: гуси, индюки, корова. Мы целый день бегали на приволье, помогали им по хозяйству. Для нас, горожан, это было вообще чудо. Например, пасти гусей.
Но сытая жизнь была недолгой. Гитлеровские войска подступали к Кавказу, пришлось семье уходить. В конце августа Анастасия с детьми отправилась в станицу Сторожевую, Василий ушел в партизаны, он был коммунистом. Девочки-блокадницы тоже расстались. Виктория осталась вместе с детским домом в Отрадном, Валерия ушла с приемной мамой.
— Мы вернулись обратно только весной 1943 года, когда фашисты были выбиты с Кавказа, — продолжает блокадница. — Когда увидела Вику, то ужаснулась — она была при смерти. Все ее тело было в язвах от цинги. С трудом выходили сестру.
Потом Виктория, которой к тому времени уже исполнилось 12 лет, списалась со своей тетей — папиной сестрой, жившей в Казани. Та организовала через роно сопровождающую для сестер, и Вика с Валерией были доставлены на родину своего папы. В Казани началась другая жизнь — непростая, полуголодная, но мирная. Девочки учились, окончили школу, Казанский университет. Виктория Владимировна вернулась в Ленинград и вышла там замуж. Уже 10 лет, как она покинула этот мир. Валерия Владимировна, тоже закончив Казанский университет, вышла замуж, родила сына и дочь, продолжает жить в Казани.
— Голод не передать никакими словами, — говорит Валерия Владимировна. — Это чувство заглушает все — холод, стыд, страх. Голод — это пытка, которую не каждый выдержит достойно. Ленинградцы — взрослые и дети — выстояли, вынесли, не сломались.