Последняя запись была сделана за четыре дня до кончины - 3 ноября 1910 года. В 90-томном собрании сочинений Льва Толстого записи автобиографического характера, мысли, наблюдения, заготовки для сюжетов будущих произведений занимают 13 томов.
По дневникам можно проследить творческую историю большинства сочинений Толстого от их зарождения до последней редакции. Дневники писатель готов был ценить выше всего остального написанного и говорил: «Дневники - это я».
«Здесь я совершенно один...»
Первая запись в дневнике была сделана 17 марта 1847 года, после того как восемнадцатилетний Лев Толстой попал в университетскую клинику. «Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику. Здесь я совершенно один, мне никто не мешает, я ясно усмотрел, что беспорядочная жизнь, которую большая часть светских людей принимает за следствие молодости, есть ничто иное как следствие раннего разврата души». Юноша глубоко задумался над своей судьбой, избавлением от слабостей. «Я никогда не имел дневника, потому что не видел никакой пользы от него. Теперь же, когда я занимаюсь развитием своих способностей, по дневнику я буду в состоянии судить о ходе этого развития», - записывает Толстой через три недели. На следующий день новая запись: «Чем далее подвигаешься в усовершенствовании самого себя, тем более видишь в себе недостатков...»
Толстой, принадлежавший к высшей помещичьей знати, наследник родового имения, ему предрекали выгодную женитьбу, блестящую карьеру, пристально вглядывается в «устройство жизни людей, самого себя». Иной раз с трудом верится, что подобные записи сделаны молодым человеком, у которого было все, но он мучается и задает себе вопрос за вопросом. «Какая цель жизни человека? - спрашивает он себя и приходит к заключению: - Она «есть всевозможное способствование к всестороннему развитию всего существующего. Вот для чего следует употребить свои душевные способности и жизнь».
Журнал для избавления от слабостей
Через четыре года после первых записей Толстой использует дневник для отчета каждого дня. 8 марта 1851 года он дает себе задание составить «Франклиновский журнал» для избавления от слабостей. В течение нескольких лет, уже став писателем, упорно и последовательно, как свидетельствует дневник, Лев Николаевич был занят определением своих многочисленных недостатков и прегрешений: «Я дурен собой, неловок, нечистоплотен и светски не образован. Я раздражителен, скучен для других, нескромен, нетерпим и стыдлив как ребенок. Я почти невежда. Что я знаю, тому выучился кое-как, урывками, без связи, без толку и то так мало. Я невоздержан, нерешителен, непостоянен, глупо тщеславен и пылок, как все бесхарактерные люди. Я не храбр, я неаккуратен в жизни и так ленив, что праздность сделалась для меня почти что непреодолимой привычкой. Я умен, но ум мой никогда и ни на чем еще не был основательно испытан. У меня нет ни ума практического, ни ума светского, ни ума делового. Я так честолюбив, и чувство это было так мало удовлетворено, что часто боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую, ежели бы мне пришлось выбирать из них».
Так пишет о себе человек титанической трудоспособности, художественной честности. Он по 7 - 8 раз переписывал главы произведений. Только над началом «Войны и мира» бился целый год.
«Я боялся испортить свое... не свое, а наше счастие»
8 июня 1851 года в Старом Юрте на Кавказе Толстой сделает большую запись в дневнике, тоже связанную с казанскими воспоминаниями. Дело в том, что в Казани (проезжая с братом Николаем на Кавказ) Толстой был очарован выпускницей Родионовского института благородных девиц Зинаидой Молоствовой, подругой его сестры Марии. Он знал Зинаиду, еще живя в Казани, но чувство, вспыхнувшее в мае 1851 года, было сильным и новым. «Если бы меня спросили: «Зачем я жил в Казани, что мне было приятно? Отчего я был счастлив?» Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет ее прелесть. Как морально легко мне было в это время. Я не чувствовал этой тяжести мелочных страстей, которая портит все наслаждения жизни. Я ни слова не сказал ей о любви, но я уверен, что она знает мои чувства. Все порывы души чисты, возвышенны в своем начале. Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу».
Для объяснения в любви Толстой приглашает девушку в одно из любимых им мест в Казани - Архиерейские дачи, где росли вековые сосны, а липовые аллеи напоминали яснополянские. Однако в силу присущей ему застенчивости он так и не скажет о своем чувстве. Но были и другие причины, помешавшие влюбленному объясниться. «Помнишь Архиерейский сад, Зинаида, боковую дорожку? На языке висело у меня признание и у тебя тоже. Мое дело было начать, но знаешь, отчего, мне кажется, я ничего не сказал. Я был так счастлив, что мне нечего было желать. Я боялся испортить свое... не свое, а наше счастие. Лучшим воспоминанием в жизни останется навсегда это милое время».
Фото из фондов Государственного музея Л.Н.Толстого
