ОДИН НА ЛЬДИНЕ
Рыба клевала как положено. С интервалом в три-пять минут Михалыч выдергивал то одну, то другую мормышку и снимал с крючков красивых окуньков, похожих на солдат в камуфляже, или сердитых, колючих, беззвучно орущих ершей. Часом раньше удалось наблеснить двух маленьких судачков. В общем, не зря съездил.
Конечно, лунок он насверлил вокруг до дури, в нарушение всех писаных и неписаных правил зимней рыбалки. Хотя в общем-то уже давно весна, апрель, по главному руслу Волги от самого казанского речного порта давно чистая вода, только вот у берегов пока лед. И то ладно, можно продлить на недельку редко кому понятное удовольствие неспешной, практически бескорыстной зимней рыбалки. Жена, когда была жива (она работала бухгалтером), старательно подсчитывала стоимость улова и вычитала из него затраты на колбасу и кофе, крючки, леску, блесны и мормышки, а иногда и на "мерзавчика" казанской водчонки, до которой муж был немалый охотник. Даже по рыночным расценкам на рыбу всегда получалась отрицательная цифра. Впрочем, жена это делала "для порядка", потому что такое безобидное хобби старому мужу любая простит - поди ж ты, а вот у Вероники Николаевны со второго этажа ее старый хрыч ушел к молоденькой сорокадевятилетней девчонке, но он всегда был кобелем, не то что Михалыч.
Льдина оторвалась от массива незаметно. Когда Михалыч очнулся, слегка обеспокоенный мерным приятным покачиванием, между ней и берегом уже широкой черной лентой плескалась тяжелая весенняя вода. Одет он был тепло - меховые штаны и куртка, валенки с калошами, ушастая кроличья шапка с опущенным козырьком. Да и ящик не бросишь ведь, там добра - сотни на две, а плавать Михалыч отродясь не умел, хоть и вырос на Волге.
"Куда ни то прибьет, - меланхолично подумал Михалыч и вкусно закурил хрустящую "Приму". - Жаль, завтра собирались с мужиками в одно хитрое место порыбачить, а там судак - это вот судак, не эта аракчинская шелупень".
Тихо покачиваясь, льдина таяла в апрельской ночи и уплывала на фарватер.
"И ладно, - успокоился Михалыч, - "Метеоры" не ходят, по берегу дорога идет..."
Между тем рыба клевать перестала, да и то - без малого ведро ее было наловлено. Грело и то, что на дне ящика пока что без дела замерзала бутылочка водки, рядом сиротствовала горбушка черняжки.
Подул крепкий ветер, и льдину понесло ходко. Михалыч пробовал кричать - сначала робко, потом отчетливо, в конце - надрывно, как умирающее от неведомой болезни парнокопытное. На реке царило молчание.
К одиннадцати Михалыч уплыл неведомо куда и слегка замерз. С холодом удалось справиться - из подстилочного брезента ловко свернул палатку, как раскладушку развернул рыбацкий ящик, зажег каталитическую грелку. Потом, подумав, начал колдовать над ужином. Рыбы было полно, чистого снега - тоже, старый котелок он всегда таскал с собой - вычерпывать из лунок снежуру. На дрова пошли деревянные полозья ящика - благо, рыбалка, видимо, последняя. Ехидный голос в районе селезенки шептал голосом покойной жены: "Вот-вот, последняя... в твоей жизни". Уха получилась вполне. Михалыч выпил горячую юшку, долго копошился в судачьей анатомии, прожевал горбушку и запил все это дело казенной. Сразу стало тепло, возвышенно и слезливо. Над головой висело удивительно чистое лунное небо, в трех шагах плескалась мутная вода. Прихлебывая кофе из термоса, Михалыч расфилософствовался: "Жизнь, да... Зятек, наверное, на смену шустрит, паровозы свои чинить в ночную. Дочка на кухне картошку чистит. А Михалыча рыбы съедят. И это с философской точки зрения будет только справедливо - а сам-то Михалыч сколько рыбы съел? Все возвращается на круги своя..."
На берегу, совсем рядом, глупо смеялась молодежь. Михалыч шумнул и услышал в ответ:
- Ты глянь, дед плывет! Ты куда, дед, а?
- По реке плывет топор из села Чугуева... - добавил противный девчоночий голосок.
- Погибаю я, спасите, - басом ответил Михалыч.
- Все мы погибаем, - раздался ответ, - что поделаешь, декаданс.
- Меня на льдине унесло! - крикнул Михалыч уже вдаль.
- А я при чем? Я тебя, что ли, унес... В Водоканал жалуйся, - из дальнего далека донесся ответ.
"Сволочи", - добродушно подумал Михалыч и растянулся в палатке. Было тепло и уютно. Думалось о хорошем. Например, о том, что прожил он тут всю жизнь и умрет здесь, и это правильно. Что с женой жил неплохо да и схоронил ее по-хорошему. Что сам отслесарил как положено - пятьдесят лет на одном заводе, и пусть заработал мало - зато прожил на свои и спал спокойно, люди уважали, да и никому по жизни не должен. Что дети в порядке, только зятек из Юдино закладывает с получки, но это день-два в месяц, семье не в убыток, а жена больше уважать будет, а так парень хороший. Лезла в голову песня про нее, про Волгу, гордая и простая, со словами "...здесь мой очаг, и здесь мои друзья..."
Дальше он не помнил, что-то там еще про мальчишку, который откуда-то с высоты ему, старику, улыбнется. А Хабибуллин и Ковров - друзья-работяги из одного цеха, такие же старики, как он, завтра наловят по мешку судаков, и слава Богу. Хотя, пожалуй, куда им до него в рыбном деле - тут интеллект нужен, творческий подход, полет мысли, это тебе не книжки писать.
Дул сильный теплый ветер. Михалыч ворочался на жестком ложе. Ему снился весенний сад - так, маленькая фанерно-реечная дачка, но своя, и охранник-уголовник чертов с Михалычем за руку - уважает, паразит, класс-гегемон, а уж антоновки - как дубы столетние, и если такое яблоко по голове поднасобачит, то сразу станешь всем улыбаться, как жертва косметологов Гуинплен. Михалыч до одури любил запах молодой мокрой весенней земли, высыхающего дерева - в такую пору, пожалуй, можно было бы и от рыбалки отказаться.
"Дурак я старый, - уютно подумал Михалыч, засыпая, - холодильник на кухне не выключил. Теперь заморозится, мотор сгорит, какое будет наследство? И лук на окне не полил, засохнет. И за квартиру не заплатил, выселят, сейчас с этим строго. Хотя кого выселят-то? Кукиш им с маслом, был Михалыч, и нет Михалыча, все претензии к наследникам, а там у юдинского зятя кулаки, как трехлитровые банки, на него наезжать - как велосипеду с бульдозером бодаться..."
Михалыч проснулся от толчка и уважительного гогота. Льдину прибило к берегу прямо в том самом хитром рыбацком месте. Рядом топтались сонные Хабибуллин и Ковров.
- Ну ты, Михалыч, энтузиаст, - протянул корявую мозолистую руку Хабибуллин, - с ночи сидишь. Есть что?
- Еще как есть, - сообщил Ковров, вытряхивая на снег ведро, полное замерзшей рыбы. Попутно он выдернул две забытые с вечера блесны. На каждой болталось по судаку, рыбины при этом разглядывали рыбаков злыми выпуклыми глазами.
- Ну, а вы думали... - снисходительно ответил Михалыч и чему-то про себя улыбнулся.
Сергей СИНЕЛЬНИКОВ.