РУБИЛЬНИК
Головин работал электриком и работу свою любил. Впрочем, электрики всегда были рабочей аристократией. Кто не согласен, пусть попробует сразу после ПТУ самостоятельно закаблировать хотя бы самый простой столярный цех. Ну то-то же...
Хитросплетение проводов, предохранителей, рубильников и трансформаторов было для него открытой книгой, в которой он по выбору читал то самые интересные, то самые скучные места, легко решал любые задачи, щелчком задубевшего ногтя определял, "фаза" это или "масса", и менял фарфоровые предохранители на ЛЭП со страховкой лишь в виде истошно орущего внизу прораба:
- Голова-а-а, конь педальный, сверзишься - уволю-ю, лучше не слеза-а-ай...
За это Голову, как его называли даже собственные дети, в смысле за размах и куражность, любили коллеги, обожали простые женщины и побаивалось начальство. Потому что, если человек лезет на высоковольтную ЛЭП без страховки и с кривыми неизолированными пассатижами - чем его напугаешь? Увольнением? В другое место со свистом возьмут. В общем, отойдем в сторонку.
В школе Голова был точно таким же. Дрался, если за дело, со всей местной шпаной, хотя в ее число принципиально не входил, целовался в десятом классе с молоденькой учительницей пения, на спор выпивал в школьной столовой восемь стаканов компота и при этом отлично учился, но - только по физике, математике, труду и физкультуре. Остальные дисциплины ему не давались в принципе.
Чучункин, напротив, в школе ходил в свежеповязанном галстучке, ногти имел чистые, успевал по всем предметам, за исключением физкультуры, и дружил с Головой. С Головой дружить было выгодно, потому что без него Чучункина били, как, в принципе - и правильно! - бьют всех круглых отличников. После окончания школы Голова пошел в ПТУ, затем в армии повоевал в Приднестровье и вернулся на завод. Чучункина от армии отмазали, он закончил университет и пошел в гору. Сначала стал маленьким начальником, потом побольше, подружился с "коммерсами", а они, как известно, ребята добрые, что ни попросишь - все дают. Словом, Чучункин переехал в новую квартиру в центре, обзавелся служебным авто и стал ходить как пингвин, то есть важно, вразвалку. Но и тут дружбы с Головой не прервал. Видимо, таким образом сохранял связь с народом. В день рождения он приходил к нему домой, вручал подарок, обычно дорогой, импортный, с видимым удовольствием лопал селедку под шубой, которую готовила жена Головы. В свою очередь Голова тоже приходил к нему в богатую квартиру, дарил что-то, но уже нужное, мужское, типа титановой лопаты или электродрели, и коряво, неумело потрошил лобстеров под непривычный "Русский стандарт". И еще - Голова был, пожалуй, единственным, кто имел право называть начальника детским прозвищем "Чуня".
***
А в этом году Чуня сам на день рождения пришел, а к себе не позвал, сославшись на командировку. Такое было в первый раз, но Голова понял - у больших начальников и заботы тоже большие. Командировка так командировка. Отремонтированный до блеска старый ламповый приемник-магнитофон (между прочим, раритет, модная вещь) спрятал до лучших времен. И, насвистывая, пошел на работу.
Седой и хромой прораб сидел в бытовке и чесал грудь. Увидев Голову, засуетился, замахал руками.
- Слышь, Голова, помоги, а...
- Что, опять меня продал? - угрюмо поинтересовался Голова.
Прораб залукавил глазами, потом решительно махнул рукой и заявил, как комиссар перед расстрелом:
- Да, продал! А кто виноват, что ты лучший у меня электрик? А в ДК местный неделю как в запое...
- А-а, Петрович, - кивнул Голова, - он такой. Ждите еще через две недели. Потом год работать будет как лошадь - и ни капли в рот.
- Какие две недели, какие две недели, там праздник у них. Тебе, Голова, сколько?
- Сорок.
- Ну и там господину Чучункину сорок. Празднует с размахом. Артисты будут. Колонки просил наладить. Сам знаешь - Чучункин. Не дам - сожрет.
Голова присел, чтобы не показать своего изумления, которое тут же сменилось тяжелым, жестким негодованием. Лучший друг Чуня стал большим начальником и не нашел одного часа для лучшего друга. Или следующего, да и любого другого дня.
- Михалыч, у тебя приемник есть? - некстати спросил Голова.
- Есть, а что? "Панасоник". Да забирай, черт с ним, только сделай.
- На, это тебе, - Голова решительно протянул прорабу отреставрированную "Спидолу", на ходу подхватил бардачок, куртку и упруго пошел в сторону ДК.
***
Веселье было в разгаре. В воздухе шелковисто переплетались запахи дорогой кухни и таких же дорогих духов. Кто-то долго, подробно, как техническое описание, говорил тост. На сцене жались артисты. Динамики упрямо молчали.
Голова сунул пальцы в сплетение проводов, прищуривался, что-то сжимал, разжимал, перетягивал изолентой - и вот один колосс содрогнул воздух, тут же басом подхватил, шаром по мрамору прокатился второй, зазвенели их детки - средние и маленькие динамики. Над плечом раздался голос:
- И что, нельзя было раньше сделать? Мы тут какого-то электрика ждать должны? Фамилия?!
Голова медленно поднялся, отряхнул ладони и сквозь зубы ответил, громко, чтобы слышали все:
- Ты что, Чуня сорокалетний, память потерял?
В зале на минуту стало тихо, динамики умолкли сами собой.
***
Чучункин не растерялся. И говорил он спокойно, уверенно, как раньше не говорил никогда:
- И что, ты обиделся? А я обязан тебя звать? Ты кто вообще в этой жизни? Давно надо было тебя на место поставить, да все некогда. "Чуня"! У меня есть имя и отчество, выучи наизусть, Голова...
Чучункин умело распекал и в своем профессионализме сильно напоминал Голову при обращении с проводами. Голова не перебивал. Дослушав, он спокойно отодвинул Чучункина и пошел к выходу. Стемнело. В зале зажгли свет. Играли вальс. Голова спокойно подошел к распределительному шкафу и повернул маленький рубильник. Свет и музыка исчезли одновременно, раздался гул слегка возмущенных голосов. Визжала женщина.
Голова возвращался домой по знакомой с детства улице. Поступок был тоже детский, но что его стыдиться? Если выключенный тобой рубильник не сможет включить никто другой, то ты что-то значишь в этой жизни. И твое имя с отчеством тоже стоит знать наизусть.
Николай СУДАРЕВ.