От Татарской галереи к языческому «залу-яйцу»: чем продолжит свой Храм всех религий Ильгиз Ханов

А еще тут «чирикание» кусочков смальты в руках мозаистов, щебет кенара в буддийском зале и фуги, выдуваемые на трубах строительных лесов студеным ветром с Волги, чей белоснежный холст разослан через дорогу… А еще то и дело слышится слово «брат» из уст человека, чья неуемная энергия и приводит в движение  всю эту мини-вселенную.

Братство храма

Комплекс сооружений на улице Старо-Аракчинская в столице Татарстана числится среди самых необычных храмов мира, наравне, например, с монолитной вытесанной в скале церковью Святого Георгия в Эфиопии или соляным собором Сипакира в Колумбии и другими. И вместе с тем, казанский Храм всех религий стоит особняком даже в этом уникальном ряду.

Во-первых, Вселенский Храм, как его еще называют, не является религиозным по своей сути объектом. Его можно назвать культурологическим центром, дающим возможность познакомится с уложениями основных мировых религий и культов исчезнувших цивилизаций. Во-вторых, храм все еще находится в процессе создания и неизвестно, когда и на чем будет поставлена точка в этом развитии. Ну и в-третьих, в настоящее время есть возможность услышать из первых уст о том, что двигало и движет создателями одной из точек притяжения казанцев и их гостей.

Не подскажете, где Ильгиз Маснавеевич? – этот вопрос автор задал раз десять не меньше, прежде чем нашел на объекте его владельца.

И каждый раз слышал, что он «вот только тут был где-то». Отправляли и по ничего не говорящим стороннему человеку названиям, так что приходилось ориентироваться главным образом по тому, в какую сторону махали руками. Наконец, оказавшись на верхотуре стройплощадки, увидел пожилого мужчину в заляпанной строительным раствором куртке и в легкомысленной, на первый взгляд, шапочке с завязками под подбородком.

Слышь, отец, Ханова не видел? – от непривычного для недавно приехавшего в Татарстан человека словосочетания «Ильгиз Маснавеевич» уже одеревенел язык.     

– А он зачем нужен? – последовал ответ резким с трещинкой, как первый морозец, голосом.

Встретиться договорились. Осталось вот только понять, где…

– А, так ты журналист? Будем знакомы, Ильгиз Ханов.

К тебе он обращается «брат». Поначалу это подкупает, но совсем скоро понимаешь, что так он величает большинство из тех, с кем ему приходится общаться. По крайней мере, это довелось услышать раз пять, пока мы спускались и шли, как я думал, в офис.

Давай, брат, вспомни Ван Гога, – это напутствие студенту, корпящему над кусочками смальты на основе мозаичного панно.

Вспомнился Гоголь с его: «Все люди – братья той же семьи, и всякому человеку имя брат, а не какое-либо другое». Наверное, только с такой внутренней установкой и можно браться за возведение Вселенского Храма.

Родительский дом – начало начал

Офисом оказалось помещение, больше напоминающее просторную кухню: большой обеденный стол, холодильник, посудный шкаф, по стенам полочки и фото. Разве что художественно оформленная арка над дверьми, за которыми виднелась газовая плита и моечная раковина, напоминала где мы.

Дом, – отвечает хозяин на вопрос о том, как называется место, где за чашкой чая начинается наша беседа.

Поначалу думаешь, что это некий образ, но оказывается, это буквально – мы в доме, построенном Маснавеем Хановым в 1956 году. Теперь он встроен в архитектурный ансамбль храма.  За шторкой – бывшая спальня матери, далее – гостиная. Она еще окончательно не восстановлена после пожара 2017 года – стены подкопчены, как в бане по-черному, за стеклопакетами видны обугленные рамы. С улицы никак не определить, что некогда это были окна простого бревенчатого дома.   

Отец мечтал здесь мечеть построить. Выходит, мы с братом Ильдаром исполнили эту мечту. Я, когда он вернулся из Набережных Челнов, где у него не заладилось, отправился по России иконостасы писать. Как говорится, два ягненка в один котел головы не засунут. 

А кто по профессии были родители таких известных художников?

Самые простые люди. Отец – грузчик, еще плоты с лесом по Волге сплавлял. В 1944 году его отца – председателя колхоза, расстреляли как врага народа, а с таким пунктом в биографии тогда никуда не брали, кроме как на тяжелые работы. Труд тяжелый, на износ – от ревматизма страдал очень, плотогоны ведь часто в воду проваливались, застужались. Вставал в 5 утра и уходил на целый день. Поэтому очень рано ушел – в 54 года.

Мама Асмапа – большая молитвенница. На ней все у нас держалось. Домохозяйка. В 1937 году их семья, спасаясь от голода, перебралась в Казань. Устроились на работу в воинскую часть – стояла тут неподалеку. Там мама с отцом и познакомились. Родили шестеро детей. Было еще два брата: Хамис ушел совсем маленьким, Ильдус – утонул в 50-х в Волге, подростком. Две сестры Флера и Фая. Я самый младший – поскребыш, как говорится.

А как простые люди отнеслись к тому, что их сыновья выбрали творческую профессию? Обычно они относились настороженно, да и до сих пор такое не редкость, к подобному роду занятий. Мол, ненадежно и лучше, когда есть постоянная работа – получка и аванс в положенный срок…

Скажу лишь, что из 60 рублей, что он зарабатывал, 10-12 высылал брату в Москву, где тот учился в Строгановке (Московская государственная художественно-промышленная академия имени С. Г. Строганова — прим. Ред.). При этом был единственным кормильцем в доме, как я говорил. А вообще, я по рождению ощущаю себя отцом моего отца. Когда в Чистополе впервые зашел в храм, где предстояло делать алтарь, то увидел, как пуля пробивает мое сердце. Деда расстреляли в этом храме в 1944 году.

Так что, это важно, что то, что все видят сейчас, это результат не только нашей с братом работы, но и родителей, и предков.

Глаз-алмаз

Род занятий человека не всегда, особенно в тех обстоятельствах, соразмерен заложенному в него природой потенциалу. Было ли что-то, указывающее на то, что ваш отец не реализовал себя?

Потенциал определенно был. Например, он мог объем древесины в плотах определить на глаз. Посмотрит, прикинет и говорит, что здесь столько-то и столько-то кубометров. Потом проверяли-обмеряли, так и выходило.

Затем собеседник поведал в чем-то похожую ситуацию, в которой ему довелось оказаться на срочной. Служил в группе советских войск в Германии. Пехота – царица полей, в ней скромные звание и должность: рядовой, гранатометчик. Но рядового с каллиграфическим почерком – художник как-никак, привлекали в качестве писаря для работы в штабе. В том числе и на во время боевых учений подписывать картографические карты, с нанесением на них позиции расположения войск и направления предполагаемых ударов.

Нередко офицеры проверяли свои решения перед отправкой командованию на рядовом Ханове. Спрашивали: «Ну-ка, глянь, боец, как бы ты поступил в этой ситуации?» Следовал расклад, который либо совпадал с выработанными планами,  либо заставлял усомниться в них и скорректировать.

И ведь все так же, как в случае с отцом – на глазок, ведь что один не имел понятия в стереометрии, что другой – в тактике и стратегии.

Это у него до сей поры осталось, – вступает в разговор давний соратник Ильгиза художник-самоучка Артур Губайдуллин. – Скажет – вот так и так надо сделать. Думаешь: «Вот, что ты указываешь, будто без твоих советов люди не знают?!» А все же послушаешь, сделаешь по его, и выходит все как надо.

Затем Артур признается, что и у брата Ильдара была такая же способность:

Скажу вам то, что никто не знает. Когда Ильдар жил еще в Набережных Челнах, там только планировали возводить завод КАМАЗ и шли дебаты по месту строительства. Так вот, Ильдар указал локацию, где автогигант следует расположить. Послушали. Он ведь как медиум был там хорошо известен, всю городскую верхушку лечил. Кстати, никто не знает и о том, что этот храм начинал строить не Ильдар, как везде пишут, а именно Ильгиз, который по возвращении брата домой, ушел и посвятил себя иконописи.  

Отец мудрым человеком был, – возвращается в разговор хозяин дома. – В юности, когда дело доходило до споров (а у кого их не было с родителями в этом возрасте?), я, бывало, говорил ему, что никогда не буду таким, как он, а закончу институт, стану головой работать, а не руками.  На что он мне отвечал: «Эх, сын, сын… Так и я дураком не был, а всю жизнь грузчиком отработал». И вот мне сейчас 75 лет, и я встаю в 4 часа утра, каждый день таскаю вот эту поклажу и вспоминаю отца.

Немерено  

Ильгиз Маснавеевич кивает на объемный рюкзак, прислоненный к стене у входа. Встаю, пытаюсь оторвать его от пола одной рукой – получается с трудом.

Да там строительные материалы разные, – следует ответ на немой вопрос. – Никто ничего не дает, сам приношу.

А здоровья в 75 лет где на все это берете?

Йогой занимаюсь более 55 лет. В Индии не помню уже сколько раз бывал, в Тибете – два или три…  Ладно, пошли, покажу тебе на месте, что где будет скоро.

Одеваемся, и тут паззлы образа героя материала окончательно сложились в ясную картину: его головной убор – это шапка шерпов, незаменимых помощников альпинистов в качестве высокогорных носильщиков-проводников.

Думается, Ханов позвал не только на экскурсию. Ему необходимо быть внутри процесса, он некая сердечная мышца, качающая кровь по сосудам-коридорам Вселенского Храма. Об «экскурсанте» порой вообще забывают. Реплики-ЦУ следуют при каждом появлении нового человека на нашем пути.

Брат, я бы сделал так: одну доску так пустил, вторую – так, а третью – вот так. Досок немерено, брат!

ДСП сюда можно прикрутить. Там шурупов немерено!

Стас, дров надо! Когда привезешь? Деньги есть.

Когда так часто говорят об отсутствии проблем с чем-то, возникает ощущение, что это не норма. Так и выходит.

А откуда берете деньги на воплощение своих идей?

А что бог дает. Хорошо, что нет ни жены, ни любовницы, могу все свои деньги отдавать на строительство – пенсия, то, что получаю от сдачи квартиры в Москве, и выручка от продажи билетов, они у нас по 150 рублей. А остальное как-то само собой приходит: то бетон по бросовой цене, то смальта по дешевке… Совсем недавно дня три совсем без денег сидели, вдруг звонит женщина из Питера, говорит: «Ильгиз, у меня твои 200 тысяч на керамику лежат, ты забыл, наверное…» И вот снова живем.

Выходит, художник должен творить вопреки?

У всех великих мастеров был какой-то изъян или недуг, который надо было преодолеть. Художник может творить только через преодоление. Когда у человека все есть, ему ничего не надо.

А сколько сегодня трудится здесь человек?

Не знаю даже. Порядка двадцати, наверное: строители, столяры, гипсовики, декораторы, художники-оформители… Без выходных процесс идет.

Знакомит с Артуром Читайкиным. Гончар и керамист работает с юной помощницей над лепниной. Мы в «иудейском» зале, здесь сейчас создают дуб с 12 коленами Израилевыми.

Завидую Артуру белой завистью – всегда вокруг него девушки, одна другой краше… Эти вот – студенты на практике из техникума народных промыслов.

Много за ними переделывать приходится?

Нет. Делают все аккуратно. Главное, есть кому и что передать. Что передал, то твое, что оставил – то пропало.

Артур начинает спрашивать что-то про глазурь, но пора продолжать экскурсию и ответ звучит уже на ходу:

Заказывай – какую и сколько надо. Деньги есть. Они у меня немереные, брат, ты же знаешь.

Последний бой откладывается

Сейчас основные работы идут в двух залах – Татарском и Казанской школы иконописи. В первом еще коробка не завершена, а вот во втором приступают к отделочным работам. Пока Ханов дает советы-наказы двум «братьям», есть время осмотреться. На фоне кирпичной кладки уже выставлена икона Неупиваемая чаша и царские врата. В роли алтаря выступает штабель мешков с цементом.

Иконописец пытается прийти на помощь моему воображению, Показывает альбом с убранством залов музея-заповедника Коломенское в Москве:

Вот, смотри, будет нечто-то подобное. Не хуже, по крайней мере, если не лучше.

А как получилось, что мальчик из татарского поселка вырос в иконописца? И не рядового, можно сказать, у вас же два ордена Андрея Рублева I и II степеней.

Да, по рождению я мусульманин, в душе я йог и буддист, по профессии иконописец, а по вероисповеданию православный, потому что без этого нельзя писать иконы. Отсюда и ответ, почему занимаюсь Храмом Всех Религий.

Пришел к христианству в 23 года после того, как стал свидетелем реальных чудес господних. Два раза видел Отца небесного – лицом к лицу. Говорил об этом много раз. Найдешь в интернете, если интересно.

А вообще, мне повезло, что брат привез меня в Москву в 15 лет, после окончания здесь в Казани художественной школы. Ходил поначалу вольнослушателем вместе с ним в Строгановку, потом уже сам стал студентом. Любил посещать Троице-Сергиеву лавру, там старцы Наум, Адриян, Гермоген направляли на путь истинный.

Всего мной 89 иконостасов расписано: только в Казани – семь, а так по всей России начиная от Московского кремля до Соловков и Камчатки. Но это не значит, что я изменил своим корням, как многие считают. Когда после ухода брата вернулся в Казань, прошел обучение на курсах татарского языка, многие его нюансы, в том числе литературного аспекта, открылись для меня заново.

Татарский язык дает дополнительные силы, чтобы продолжать то, что делали мой отец и брат. За пять лет, считаю, сделал немало. И планов не меньше. После зала Казанской иконописи закончим Татарскую галерею, сейчас там только купол и витражи, потом буду потолок золотой делать. Вообще, подобной галереи пока нет и кто знает, будет ли когда. Мой последний бой.

И когда Татарский зал будет готов?

Не ко мне вопрос.

Понятно, что речь о небесной канцелярии. Взгляд через окно не дает никаких ответов. Ханов по-своему расценивает обзор окрестностей.

Здесь будет зал славянского языческого искусства в виде яйца, – показывает на поляну под окнами и протягивает смартфон, где на экране белеет здание яйцевидной формы.

Выходит, насчет последнего боя вопрос остается открытым. Надо будет обязательно вернуться, чтобы увидеть, что из этого получится.

Переправа

Выдвигаемся к выходу. Путь лежит через Детский зал. Стены одной его половины в рисунках детей со всего мира – Индия, Америка, Пакистан, Иран рядом с работами 16-летнего Ильгиза.

Самые искренние работы создают именно дети, потому что у них чистая душа и незамутненное сознание. Это потом одни становятся гениями, а другие негодяями. Бунин говорил: «Из нас как из древа – и дубина, и икона, в зависимости от того, кто это древо обрабатывает – Сергий Радонежский или Емелька Пугачев», – говорит уроженец Аракчино.

О поре его детства напоминают телега с санями, автопортреты и портреты друзей его детства на красном фоне в другом конце зала.

Вот соседский парень Усман, – начинает, было, рассказывать о запечатленных людях автор, но потом машет рукой. – Они все умерли. А все проклятый алкоголизм.

Позитивный настрой возвращает посещение Краеугольного камня веры. Вход туда выглядит как двери сарая. Оказывается, соотносится с яслями, где родился Спаситель.

Внутри образы Исуса Христа, Богоматери и апостолов размещены таким образом, что создают «неповторимый эффект раздвигающегося пространства». На этой Рождественской теме и завершается экскурс.

Прощаемся. По Старо-Аракчинской улице выдвигаюсь к автобусной остановке. К слову, отсюда Храм Всех Религий выглядит не так помпезно, как со стороны железной дороги, и купола, выглядывающие из-за крыш домов, можно по незнанию принять за маковки деревенской церкви. Остановка называется «Переправа». С одной стороны название это вполне предметное – неподалеку действует паромная переправа до села Верхний Услон, с другой – улавливается и иной подтекст: для кого-то сойти здесь может оказаться сродни переправе к вере. Какой? По адресу Старо-Аракчинская улица, 4, никто подсказок не дает. Надо слушать себя.

Брат, – обратился напоследок Ильгиз Маснавеевич, – все, что я тебе про храм и его историю рассказал, уже говорено сотни раз. Ты не пиши об этом. Напиши, что сам увидел и услышал.

Попробовал.