ЧЕЛОВЕК, ЛЕТЯЩИЙ НАД ГОРОДОМ
- И все-таки ты какой-то... совсем правильный. На работу никогда не опаздываешь. Брюки поглажены. Даже не куришь. А где полет, загадка?..
Наташка сочувственно улыбнулась и, сделав несколько летящих шагов, растворилась в толпе своих поклонников, которые дружно, как на партсобрании, загундели.
Эрнест достал из кармана аккуратно сметанную по краям замшевую тряпочку и тщательно протер очки. Это должно было помочь обрести душевное равновесие.
А что поделаешь, если во всем информационном центре не найдешь второго такого зануды и педанта? А имя Эрнест? Средневековые ассоциации, всякие там епископы кентерберийские, запах монастырских щей или суровый облик потного крестоносца. И приглашать провести вечер в своей компании Наташку с ее длинными ногами и глазами цвета полыни, когда вокруг такие веселые и незакомплексованные коллеги? Так что три сколько угодно очки замшевой тряпочкой - облом, он и есть облом.
Начать курить или прийти на работу в мятых брюках Эрнест мог. При старании - даже опоздать, хотя от дома ровно десять минут хода. Но это трудно было назвать как загадкой, так и полетом.
- Привет, - раздалось рядом. Эрнест обернулся и увидел постоянно меняющего положение тела и выражение лица Радика. В этот момент на нем было изображено подчеркнутое сочувствие.
- Отказала? Фигня! Завтра получка, пойдем в общагу... училища. Тетеньки - на любой вкус и любят только тебя, спонсируем шампусиком и мандаринами - а там фейерверк, Новый год в мае...
Эрнест посмотрел в окно. День был настоящий майский - синее, как на рекламе турагентства, небо, желтое и глубокое солнце, липкая тополиная поросль.
- В общагу? Зачем?
На подвижном лице Радика молниеносно появилось гротескно-недоуменное выражение: приоткрытый рот, выпученные, как у тойтерьера, глаза.
- Тот самый смысл, который только и есть в существовании общаги с подавляющим преобладанием прекрасной и, заметим, незакомплексованной половины человечества!
С самим собой, да и вообще в жизни, Эрнест любил полную ясность.
Это помогало в работе программиста и общении с начальством, должно было помочь и в этом случае. Ответ появился быстро: нужны были не знойные пэтэушницы из общаги, а именно Наташка, а поскольку его считали скучным человеком - необходим был поступок.
- В общагу можешь идти один. С шампусиком. У меня дела.
На лице Радика вновь появилось выражение сочувствия, напоминающее греческую маску печали.
- Эй, парни, хватит перекуривать, начинайте приседать, - низко, как опытный протодьякон, пробасил начальник отдела. - Не забыли, заказ из Москвы, бухгалтерия уже готова настрогать премиальные. Эй, кто еще глаза таращит?
Проходя мимо, он кивнул Эрнесту, мол, с тобой понятно, справишься, сделал резкое движение в сторону мгновенно ввинтившегося за компьютерный стол Радика и, облизав взглядом, шутливо погрозил пальцем Наташке. Работа началась.
* * *
Эрнест выровнял по краю стола лист бумаги, достал авторучку и каллиграфическим почерком написал заявление об увольнении. Вернув ручку на место, а листок - в стол, он ровно пододвинул к себе клавиатуру и без перехода, адаптации и верчения головой защелкал клавишами.
В шесть вечера толпа программистов ринулась к выходу. Эрнест продолжал работать. Мимо бархатной походкой прошел Радик, его отражение в защитном экране поднесло палец к губам и на цыпочках прокралось к выходу. Наташка посмотрела сочувственно и сделала даже шаг в его сторону, но была увлечена толпой лохмато-заджинсованных, втягивающихся в светлый проем двери, ведущей на улицу. В шею уколол бородой начальник:
- Эрнест Павлович, не засиживайся. И так уж вкалываешь. Тут весна, май на улице, даже я, старый дурак... - отражение начальника имело мечтательно-лукавое выражение.
- Это неправильно, - ровным голосом ответил Эрнест. - Вы, Константин Николаевич, не дурак. И не старый. Вам всего пятьдесят четыре года. Люди интеллектуальных профессий живут не менее семидесяти лет.
- Ну ладно, - сник начальник, - как хочешь. Я тебе премию выписал восемьдесят процентов...
- Напрасно, - не оборачиваясь, сказал Эрнест, - я работаю так как могу. За это не выписывают премии. Премии выписывают за особые достижения.
Когда огорченный начальник ушел, Эрнест, воровато оглянувшись, достал из стола пачку дорогих сигарет и закурил. Курить ему не понравилось, но он прикончил сигарету, выбросил окурок в пепельницу, а пепельницу опорожнил в унитаз. После этого он оделся и ушел. Здоровенный сторож-охранник презрительно посмотрел ему вслед.
* * *
На следующий день Эрнест ровно в восемь сорок пять открыл дверь информационного центра, снял ветровку и сел за стол. Он сидел все пятнадцать минут до официального начала рабочего дня, потом еще двадцать - пока в дверь влетали опоздавшие и с удовольствием слушал все усиливающийся гул недоуменных голосов, заполнявший помещение по мере того, как программисты включали компьютеры.
Когда пришел и включил свой компьютер последний из опоздавших, Эрнест, раздвигая тишину, прошел тридцать три шага до кабинета начальника и положил на стол секретарши заявление об увольнении. Затем он вновь сел за стол, достал из кармана пакетик, из него - замшевую тряпочку и вдруг, широко размахнувшись, ловко запузырил и то, и другое в стоявшее у самой стены мусорное ведро. После этого Эрнест засмеялся и стал укладывать в сумку свои личные вещи, благо их было немного.
Он поднял глаза, почувствовав знакомый запах духов. Когда не куришь в принципе, обоняние работает отлично. В полынных глазах Наташки было удивление, интерес и еще что-то. Что еще - Эрнест почему-то не мог понять и поэтому размеренно, как механизм, то укладывал, то снова вынимал из сумки фарфоровую кружку.
Наташка переводила удивленные глаза с Эрнеста на экран - и снова на Эрнеста.
На экране по синющему майскому небу, рядом с солнцем, над старым городом летал Эрнест. Одной рукой он придерживал очки. Другой дотрагивался то до облаков, то до крыш, а иногда до верхушек тополей с клейкими листочками. Он летал на всех мониторах информационного центра, и никто ничего не мог поделать.
Из кабинета, как потерявшая управление торпеда, вылетел начальник. Он яростно, как судья на автогонках сдвоенным клетчатым флагом, размахивал заявлением Эрнеста.
- Это... это... это что такое? Да это предательство! Эта... блин, бумажка, - он неаккуратно разорвал заявление и разбросал обрывки по полу.
Убегая в кабинет, он, взрыкивая, как обиженный тигр, бубнил:
- Восемьдесят процентов ему, хрен! Семьдесят, не больше...
Обычный размер премии составлял двадцать пять процентов.
Владимир ДЬЯКОНОВ.
