Люба ждала мужа с работы, как всегда, готовила ужин. Ее руки пахли луком и фаршем - она лепила пельмени.
- Как он? - тихо спросил Илья жену, войдя в квартиру.
- Молчит. Опять. Словно воды в рот набрал.
Из комнаты доносились приглушенные звуки телевизора. Егор, восьмилетний комок обиды и злости, сидел, уткнувшись в экран.
- Егор, иди ужинать, - позвала Люба, и в ее голосе не было ни капли раздражения, только усталое терпение.
Мальчик демонстративно сделал громче. Илья сделал шаг вперед, но Люба мягко коснулась его руки.
- Не надо. Пусть.
Они ужинали молча, в тишине. Только ложки звенели о тарелки. Тишина в доме была особенной, по вечерам она напоминала о пустоте, которую оставила после себя мать Егора, укатившая в Латинскую Америку «искать себя» и нашедшая там нового мужа.
Люба вошла в их жизнь тихо, как будто боялась что-то спугнуть. Она не пыталась заменить мальчику мать. Просто была рядом. Готовила, стирала, проверяла уроки, молча выслушивала детские обиды и отцовское бессилие. Илья чувствовал себя вечным должником в этом браке. Должником за ее любовь к чужому колючему ребенку.
Переломный момент случился осенью. Егору понадобилось сделать макет крепости для школьного задания. Он три часа сидел над картоном и клеем, и у него выходила только жалкая коробка. Илья пытался помочь, но его мужские руки были приспособлены для другого.
Люба, помыв посуду, подошла к столу. Молча взяла ножницы, картон. Ее тонкие пальцы, привыкшие к счетам и отчетам в бухгалтерии, творили чудеса. Через два часа на столе красовалась настоящая крепость с башнями и бойницами.
Егор смотрел, затаив дыхание. Потом поднял на нее глаза. Впервые без вызова, без ненависти.
- Спасибо, - прошептал он.
- Не за что, - так же тихо ответила Люба.
С той ночи лед тронулся. Обида и злость медленно, миллиметр за миллиметром, отступали, уступая место привычке, а потом и чему-то большему. Он стал звать ее «мам», сначала оговорившись, потом - сознательно.
Годы пролетели как один миг. Егор вырос, окончил институт, женился на хрупкой девушке Кате с серьезными глазами. Люба с Ильей помогли молодым взять ипотеку на маленькую «двушку». Казалось, самое трудное позади.
Горе пришло внезапно, как обвал в горах. Илья попал в аварию на трассе, возвращаясь из командировки. Врачи спасли ему жизнь, только вот ноги почти не слушались, речь стала невнятной, растянутой. Из сильного, уверенного мужчины он в одночасье превратился в беспомощного старика.
Люба взяла отпуск за свой счет, потом оформила уход. Все ее время теперь занимали бесконечные реабилитации, массажи, походы по врачам. Денег катастрофически не хватало. Врач намекнул на дорогостоящую операцию, которая могла бы значительно улучшить ситуацию. Сумма была астрономической.
Супруги не жаловались. Особенно Егору. Люба отмахивалась: «Справляемся, сынок, у вас своя жизнь». Они невольно отстранились, ушли в свою беду с головой.
Егор чувствовал это. Он видел, как Люба постарела за эти месяцы, как потухли ее глаза, как она экономила на всем, даже на своей привычной парикмахерской.
Как-то раз, забежав к родителям в обеденный перерыв, он застал Любу за разговором с кем-то по телефону.
- Да, понимаю, что операция поможет, - голос у нее был усталый и покорный. - Но извините, мы пока не располагаем подобной суммой. Может, в следующем месяце…
Люба положила трубку и, не заметив Егора, закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Мужчина тихо вышел из квартиры.
Они с Катей два года копили эти деньги. На новую машину. На мечту. Егор пересчитал купюры. Почти вся нужная сумма была здесь.
- Кать, я тут подумал… - начал он, когда жена вернулась с работы.
Она слушала его, и ее милое лицо постепенно застывало, каменело.
- Ты с ума сошел? - наконец выдохнула она. - Это наши деньги! Наша машина! Мы два года откладывали с каждой зарплаты!
- Папе нужна операция. Сейчас. Им не хватает.
- А нам хватает? - голос ее зазвенел. - Мы живем в этой клетушке, я на метро через весь город езжу, а ты на этом ведре! И ты хочешь все отдать? Просто так?
- Это не «просто так»! Это моему отцу! - повысил голос Егор.
- Твоему отцу, который прекрасно жил, пока ты маленький был? Которого твоя мать бросила? А теперь его новая жена не может с этим справиться...
- Не смей так говорить о Любе! - он встал, и его вдруг затрясло. - Она для меня больше мать, чем та, что родила! Она… она мне детство вернула!
- Геро-ой! - крикнула жена ему в ответ. - А свою семью ты на что будешь содержать? На что наших будущих детей?
Он не ответил. За спиной захлопнулась дверь, и этот звук показался ему знакомым. Таким же бесповоротным, как когда-то в его детстве.
Люба сидела напротив Егора в своей крошечной кухне и плакала. Молча, беспомощно, вытирая ладонями мокрое лицо.
- Егорка, родной, что же ты наделал… Мы как-нибудь сами… Верни ей деньги, отдай немедленно!
- Не верну, - упрямо сказал Егор.
Его лицо было серьезным, взрослым. Таким она его никогда не видела.
- Это мой долг. И я его отдаю.
- Но твоя семья… Катя…
- Разберись со своей семьей, а потом приходи к нам помогать, так, что ли? - он горько усмехнулся. - Нет, мам. Так не бывает.
Он не стал говорить, что Катя ушла, собрала вещи и уехала к родителям. Что она прислала сообщение: «Я не могу быть второй в твоей жизни. Прости».
Он сидел напротив этой женщины, которая когда-то склеила его разбитое детство, и понимал, что другого выбора у него не было. И нет.
Люба потянулась через стол и взяла его руку в свою - натруженную, исхудавшую, знакомую до каждой морщинки.
- Прости нас, - прошептала она. - Прости, что мы тебя к этому привели.
- Не за что прощать, - Егор крепко сжал ее пальцы. - Мы семья. А семья не бросает своих. Ты меня научила.
За стеной послышались шаркающие шаги. Илья, опираясь на костыль, медленно шел к ним. Он молча посмотрел на сына, на их соединенные руки. Его лицо исказилось гримасой, и по нему поползла слеза. Единственное слово, тихое, невнятное, сорвалось с его губ:
- Сын…
Егор встал и обнял отца. Крепко, как тот обнимал его много лет назад, когда мир казался большим и страшным, но был целым, потому что папа - сильный.
Они стояли втроем в тесной кухне, среди запахов лекарств и вчерашнего супа. Семья. Не идеальная, не такая, как в кино. Со шрамами, болью и долгами. Но своя.
Валерия Гусева