Взрыв за околицей

Один из них - мой дедушка Николай Иванович Яковлев.Его семья жила в деревеньке под названием Бабовка. Ее сельский быт описан в повестях Гоголя: избы под соломенными крышами, ряды огородов, спускающиеся от каждого двора к речке, утреннее мычание коров на полях... Эти тучные черноземные поля уже в первые месяцы войны были перепаханы сапогами и тяжелыми орудиями фашистов, наступавших на Харьков. Деревенские мужики, в том числе и мой прадед, ушли на фронт. Женщины с детьми остались в оккупации. На руках у моей прабабушки было четверо детей - три дочери и шестилетний сын.- Хорошо помню, как советские войска отступали, - вспоминает дедушка. - На подводах везли орудия с длиннющими стволами. Везут их по полю, подводы вязнут в грязи, сверху немцы бомбят... А в сорок втором году погнали наши немца из-под Харькова. Фашисты спешно отступали в сторону Полтавы. У нашего двора выгрузили они из повозки два ящика 76-миллиметровых артиллерийских снарядов, по пять штук в каждом. Мальчишкам интересно: о, снаряды! А мама как увидит офицера на коне - бегом к нему: заберите, нам страшно! Да кому это надо? Так и остались те ящики на снегу лежать. Когда войска прошли, мужики оттащили снаряды в поле и бросили в разрушенный блиндаж.Весной, когда снег сошел и земля оттаяла, деревенские мальчишки, что постарше меня, эти снаряды достали. В овражке неподалеку вытащили из них порох, ссыпали в кучу и подожгли. Потом начали головки снарядов разряжать. Мы, малышня, сбежались смотреть - интересно же! Мне тогда восемь лет было. Мишка соседский, на год меня моложе, на палочке-коне прискакал. Иван, на год старше, за мной прятался. Стоим, рты разинув, а парни капсюли выворачивают, бьют одним снарядом по другому, чтобы расшатать и капсюль выкрутить. Один разрядили, второй, взялись за третий - он как ухнул! И от детонации другие взорвались. Меня по воздуху несло, крутя с ног на голову, метров двадцать. Тех, что сидели возле снарядов, всех побило. Парнишку, который держал снаряд, разорвало в клочки, его в сумочку собрали и похоронили. Мишке, что на коне-палочке, только одна картечина в голову попала, он часа два помучился и умер. В Ивана, что за меня прятался, много картечи попало. Но ему легче было - кости не задело. А у меня кости на ноге оказались перебиты. Мама мне фартуком ногу замотала, чтоб кровь не хлестала. Пришла акушерка из медпункта, фартук размотала и залила открытую рану йодом. Я потерял сознание.А тут опять через Бабовку немцы идут, теперь на Сталинград. Подъезжают на легковых автомобилях офицеры, спрашивают: «Есть в деревне пленные или раненые?» Им показывают на нашу хату: «Там есть». Зашли, увидели вместо солдата мальчишку - хохочут. Сделали мне нормальную повязку. Мама просит: «Полечите!» Говорят: «Некогда, на Сталинград идем».Тогда позвали из соседнего села пленного немца. Посмотрел он мою ногу и говорит: «Я хирург, но у меня ничего нет, кроме рук. А тут вены порваны». Взял концы вен и связал узлом, сшить-то нечем. Затем велел маме: «Несите в город на спиртзавод мед, меняйте на спирт, чтобы обрабатывать рану. Режьте кур, несите немцам - нужны бинты». И она ходила, бедная! Немцы, хохоча, давали ей бинты. Так месяца три этот хирург меня лечил. Говорил, что ногу он мне сохранил, но останусь калекой.Однако жизнь распорядилась по-своему. Дед не только встал на ноги, но и прошел по жизни, не отставая от своих сверстников. Пешком ходил в школу за 7 километров в соседнее село. Затем поступил в Харьковский юридический институт. А  после его окончания вместе со своей женой - моей бабушкой - уехал в Кустанайскую область на целину. И всю жизнь проработал в органах внутренних дел на руководящих должностях. Ему и сейчас не сидится на месте. В свои 80 лет Николай Иванович водит автомобиль, а через день отправляется на 10-километровые пешие прогулки. Такова жизнестойкость поколения, пережившего войну.