Одно в моей жизни несомненно: на интересных людей мне везло. С кем только не сталкивала судьба! Сразу должен сказать: для души мне ближе всего были люди искусства, для мозгов - люди науки, а вот для разочарования во всем и вся - это уж, конечно, политики.
Однажды, еще в дни моей молодости, мне довелось присутствовать на двух обедах подряд - летом в Крыму, в Ливадии, на даче у Никиты Сергеевича Хрущева. Оба обеда были сугубо неформальные, как теперь говорят, «без галстуков»: кто в рубашке с короткими рукавами, кто в вышитой косоворотке, все в сандалиях на босу ногу по тогдашней моде, при соломенных шляпах, в парусиновых штанах. Все вроде бы просто, никак не торжественно... Но боже мой, какой это был для меня шок! И как же четко на всю дальнейшую жизнь эти застолья определили в моих глазах, кто у нас в России кто и что у нас почем.
Первый такой обед - все тогдашнее Политбюро почти в полном составе: Л.И.Брежнев, А.П.Кириленко, А.И.Кириченко, Ф.Р.Козлов, А.И.Микоян, Н.В.Подгорный, Д.С.Полянский, М.А.Суслов... По какому случаю собрались, сейчас уже не помню да и сам обед не очень помню. Но две-три картинки из него врезались в память навсегда.
Одна - Никита Сергеевич усаживается, как и положено, в торец длинного уставленного фарфором и хрусталем стола, усаживается первый, а остальные стоят и ждут, пока он не придвинет свой стул вплотную к столу. А затем вдруг - свалка! Секундная, но самая настоящая, без оглядки, свалка у двух ближайших к нему стульев, по правую и левую руку: пыхтение, растопыренные локти, побагровевшие лица, отпихивание конкурента плечом. И мужики в основном здоровые, крепкие, пузатые. А потом, во весь обед - подобострастные, вытянутые к нему, к Никите Сергеевичу, лица, поедание его глазами, подхихикивание любому слову, дружный рев голосов на каждый его тост, неважно о чем. Особенно почему-то отпечаталась в памяти улыбка М.А.Суслова: высоко обнаженные, над зубами, красные его десны, дребезжащий византийский смешок и ощущение, что если он сейчас не сглотнет, то слюна вот-вот потечет у него изо рта... Пожалуй, только все повидавший на своем веку А.И.Микоян сохранял за тем столом относительное спокойствие. И даже когда под конец стол запел что-то очень уж раздольное, он петь не стал. Но однако - на всякий, видно, случай - тоже разгладил морщинистое лицо улыбкой...
Не видел бы - ни за что бы не поверил, что так оно может быть. Но ведь видел же, своими глазами видел!
А другой обед, спустя день или два и в той же самой обстановке, был уже с людьми совершенно иного круга - ведущими нашими ракетчиками: С.П.Королев, В.П.Глушко, Н.А.Пилюгин, В.Н.Челомей, М.К.Янгель... Но в этот раз все было прямо наоборот: с каким достоинством и уверенностью держались они, гости, и как ухаживал за ними «наш дорогой Никита Сергеевич», как льстил, можно даже сказать, лебезил перед ними, усаживал их сам, подливал сам, не учил, а спрашивал, как прилежный ученик, и никаких призывов всемирного значения при них не произносил, и никаких революционных песен не «спивал». Степенно, чинно, на равных посидели гости с хозяином за столом, поговорили, выпили чуть-чуть, оказали друг другу уважение и столь же степенно, как и полагается людям, знающим себе цену, разошлись, пожелав хозяину с домочадцами спокойной ночи и поблагодарив за радушный прием.
Могут сказать: так то ж ракетчики! Люди, от которых, как тогда считалось, напрямую зависит, быть России или не быть. Но и других, не столь «модных», людей науки мне приходилось в те годы видеть в весьма похожей обстановке, в окружении тогдашней «властной элиты». Свидетельствую: по всем признакам - тембру голоса, осанке, манере стоять, разговаривать, держать голову, спрашивать и отвечать - не они боялись этой «элиты», а «элита» боялась их, и не они заискивали перед властью, а власть при всей нарочитой грубости и самоуверенности заискивала перед ними.
И - никакого панибратства! Помню, тогдашний член Политбюро Е.А.Фурцева жаловалась мне: «Ты не знаешь, как с ними трудно! Иной ведь и руки толком не подаст. Как Эренбург Илья Григорьевич: два пальца протянет - и все, и хватит с тебя». И Эренбург был, знаю, отнюдь не один такой.
Может, именно поэтому Н.С.Хрущев, натерпевшись от строптивости и непогрешимости всех этих «высоколобых», и устроил те два знаменитых скандала - безобразнейших скандала! - в Манеже и на встрече с писателями: уж больно нос задирать стали! Ну, я вам, сукины дети, покажу кузькину мать... А сзади, из-за его плеча - красные, задранные кверху десны М.А. Суслова, и зловещий блеск его очков, и его иезуитская улыбка, от которой мороз по коже: этот никому ничего не забудет.
Так какая же, спросят меня, мораль? А нет ее, морали. Есть только вынесенное из всей жизни убеждение: существует какой-то уровень человеческого достоинства и компетентности, за которым уже не должно склоняться ни перед кем. Как говаривал когда-то А.Н.Островский, «даже старую шинель и старую шляпу можно носить так, что за версту будут ломать перед тобой шапку». Без науки и культуры России не выжить. Это когда-то понял И.В.Сталин, это понял Н.С.Хрущев, это с грехом пополам понимал и Л.И.Брежнев. Думаю, и нынешние когда-нибудь поймут, не могут не понять. Вот только есть опасность, что поздно поймут.
Николай ШМЕЛЕВ.
